Как оживают призраки прошлого. 4, 5 главы.

[джентельвумен]

Название: Как оживают призраки прошлого.
Автор: я, как обычно х)
Фандом: Шерлок (бибиси)
Пейринг: Джим Мориарти/Джон Ватсон.
Рейтинг: R
Жанр: Слэш (яой), Ангст, Драма, Повседневность, AU
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Насилие, Нецензурная лексика, ОМП, ОЖП
Размер: миди, в процессе. 19 страниц в ворде 10, Arial.
Саммари: Таких историй тьма, но я предлагаю свою вариацию. О том, как Джон Ватсон, будущий врач, учится в университете, который мы обозначим, к примеру, буковкой Х. Во время сдачи экзамена он встречается с человеком, который именует себя Джимом Корниером и учится в университете, обозначенного буковкой Y. Уравнение, составленное из двух неизвестных, сотканное из лжи, подложного имени, фальшивой жизни и побега от чувств может ни к чему не привести. А может и полностью все изменить. Или сломать.

Глава 4, болезненная.
- Джонни, нам надо расстаться.
Джон едва не задыхается. Он не может говорить, просто молча смотрит на то, как Джим стоит на самом краю моста, заходящее солнце заставляет его волосы вспыхивать разным, мерным, дивным пламенем. Его глаза даже сейчас черные-черные, губы расслабленно приоткрыты. Именно в день их расставания он выглядит наиболее прекрасно. Или это кажется – из-за того, что он теперь недосягаем? Джон чувствует дикий, невыносимо сильный укол боли и досады. Джим выглядит так, будто ему все равно. Джон подходит к мосту, становясь примерно наравне с парнем. Он вряд ли выглядит так же, как он.Ветер забивается внутрь него, заставляет глаза слезиться, заставляет еще больше терять дыхание из-за нехватки воздуха. Или нехватки Джима. Он смотрит на яркое небо, выглядящее так, будто ребенок опрокинул на него набор красок, а потом размазал своими крохотными ладошками.
- Ты мне не нужен, - продолжает Джим так, словно ему надо продолжать резать и резать что-то внутри Джона. И он, как кажется отчаявшемуся Ватсону, делает это с особой нежностью. За словами Джима он слышит отчетливое «Я тебя не люблю». Он смотрит в небо и видит, как несколько капель чернила, пронизывающе-черного, упало на него, размывая яркие краски.
- Давно? – бесцветно спрашивает он.
- Изначально.
Заткните его кто-нибудь. Джон смотрит на то, как Джим стоит на самом краю моста, испытывает дикое, невероятно болезненное желание опрокинуть его в Темзу. Опрокинуть, выбросить, а потом прыгнуть самому. Ему очень хочется вышвырнуть себя как ненужный мусор.
Джим не хочет униматься.
- Ты хороший парень и… и в-всякое такое. – Он шумно сглатывает, раскачивается, как человек, глубоко ушедший в себя. – Но я не могу делать тебе больно дальше. Я не могу врать. Ты очень милый, Джонни. Очень-очень…
- Господи, Джим, - голос у Джона ломанный, хриплый. – Просто не попадайся мне больше на глаза. Они даже пожимают друг другу руки. Ладонь у Джима холодная, и Джон отдергивает свою первым, неосознанно. Слишком быстро. Парень это никак не прокомментировал, отвернулся от него и спрятал руки в карманы. Его так никто и не окликнул, пока он возвращался в общежитие. Небо за его спиной разливается черным. Ребенка, опрокинувшего краски, взяло бешенство, и он в ярости начал зарисовывать все неровными линиями. По сути, черное – начало всего. Вселенной, мысли. Джона.
По возвращению он услышал где-то неподалеку, в стороне тренировочных площадок, звуки выстрелов. И, поддавшись странному порыву, изменил свое направление.
Он вспомнил, что в общежитии еще есть диски Джима, врученная им недавно плитка шоколада, парочка книг, которые Джим подарил Джону, потому что у Ватсона не хватало денег на все учебники. Первым его порывом является выбросить их все. Потом он думает о том, что все-таки еще рановато. А литературу выбрасывать – непрактично. Нет, Джон не ждет, что Джим вернется, но он упорно дожидается того момента, когда боль станет рвано-болезненной. Он ждет момента, когда уже не сможет себя контролировать. Когда не сможет отвечать за свои мысли. И он дождется этого момента.
Джон видит невысокого, но стройного парня, чьи густые каштановые волосы сейчас ерошит слишком сильный ветер. Майк Стэмфорд не чувствует себя одиноким, он не нуждается в излишнем внимании, потому что у него его и так превосходно. Стэмфорд пытается стрелять, но зрение у него скверное, несмотря на изящные очки на носу, и Джон какой-то миг стоит позади, а потом выдыхает. Стэмфорд подпрыгивает и не успевает обернуться, а решение такой простой «стрелковой» задачки в голове Джона всплывает как-то само собой.
- Майк, это охотничье ружье, - он говорит совершенно без эмоций, будто из него их выкачали. – Мишень слишком…далеко находится, - пробормотал он, приложив ладонь козырьком к своему лбу и прикрыв глаза. – Тебе надо целиться чуть выше.
- Серьезно? – Стэмфорд вскинул брови. – Джон, это…нелогично? – он чуть колеблется, но даже не думает обижаться или делать все по-своему. Вот уж кто идеальный законопослушный гражданин, выдыхает Джон. - Я же вообще не смогу выстрелить так. Ты разве стрелял когда-нибудь из ружья?
Джон вздохнул. Нет, никогда.
- Охотничье ружье и должно так действовать – тут метров тридцать-сорок от мишени. Майк, дробь летит в воздухе на всем пространстве не по прямой линии, а понижается с увеличением расстояния, - устало объяснил Джон. Стэмфорд, к своему огромному удивлению, только улыбнулся, кивнул и протянул ружье Джону. Он протянул руку, собираясь взять его, но потом замер. Долгий и одновременно короткий момент он смотрел на ружье, а потом неожиданно для самого себя ощутил прикосновение холодного металла к коже. Он попадал в мишень раз за разом, ни разу не промахнувшись. Легкая ноющая боль в плече из-за отдачи успокаивала. И Джон стрелял в бессильной глухой ярости до тех пор, пока не понял, что Майка Стэмфорда давно рядом нет, а он долгие минуты попросту нажимал на курок, но ружье не стреляло. Он стрелял и стрелял, пока не осталось патронов.
Потом Джон в глухом бессилии бежит в универ Джима, чувствуя собственное хриплое дыхание, и рывком распахивает ворота чужого университета, вбегает на неизведанную территорию. Короткого взгляда хватает ему, чтобы найти главный вход, и еще несколько секунд убиты на то, чтобы добежать до него и ступить в коридор. Учеников почти нигде нет, Джон никогда здесь не был, но ему дико, невероятно, очень нужно увидеть Джима. Он ведь не мог всерьез. Выплеснув всю ярость, Джон теперь влетел в какую-то дверь, ведущую к еще одному разветвлению – целый лабиринт.
Он заметил чей-то профиль и, прежде чем увидеть, как взметнулись во время резкого движения головой светлые волосы, вцепился в плечо Кросса намертво.
- Мартин! – задыхаясь, произносит он. – Господи, Мартин, ты… черт. Мартин, мне нужен Джим. Джим.
- Что? – парень пытается отцепить от себя явно выглядящего сумасшедше Джона и смотрит на него неопределенно, будто прикидывая, стоит ли выкинуть парня через окно или нет. – Повторите, пожалуйста.
Джон заставляет себя сделать глубокий вдох и повторяет:
- Мне нужен Джим Корниер, твой лучший друг, ты не мог бы пойти к нему в комнату и сказать…
- Хэй, парень, - голос у Мартина Кросса растерянный и самую малость напуганный. – Я не знаю, кто такой Джим Корниер.
Небо залило чернилами по завязку. Чтоб аж тошно.
***
- Я еду в Афганистан.
Дирк подбрасывает вверх диск, и Джон вскидывает руку с пистолетом вверх и выстреливает, а потом с удовольствием смотрит на то, как кусочки вещицы валяются на траве. Они находятся на даче Дика, на улице июль-месяц, и они говорят «до свидания» вещам Джима. Или не Джима. Бог знает, кем являлся тот парень. Дирк тоже теперь не знал, поэтому просто предложил ему не заморачиваться.

Джон даже не знает, откуда Дирк взял, что они встречались, но Вессэл проявляет удивительное чувство такта, когда помогает ему успокоить нервы. И вот спустя год, перед пятым курсом, Джон уже может спокойно вспоминать о человеке, который чуть не заставил его сломаться. Джон никогда не скажет «пытался сломать», потому что человек, который был Джимом, надел его шкуру, никак не хотел его добить. Он просто появился, заставил почувствовать себя счастливым. А потом ушел. Не то чтобы Ватсон страдал, но отпечаток на нем остался. Черная дыра не может засосать исключительно одну планету. Она засасывает все. Джону посчастливилось вырваться, но большая часть его осталась там. До сих пор.
Но он не был уверен, что хочет возвращения этой самой части себя.
- В Афганистан? – он вскидывает брови и разворачивается к Дирку, небрежно покрутив пистолет на пальце – заряжен, и его друг делает шаг назад. – Дирк, если тебе так сильно хочется покончить с жизнью, просто один раз не надевай презерватив, когда будешь спать со своей девушкой.
- Ха-ха, - кисло отвечает Вессэл и хмурится, смотрит куда-то в небо. Он непривычно серьезен, и Джон перестает пытаться шутить.
- Ты так долго учился на хирурга. Учился, а теперь решил убить свою жизнь, перебинтовывая больных физически или морально людей, чтобы потом вернуться и черт знает как зажить? – он аж шипит, внезапно раздраженный. Это случалось с ним часто – крайняя степень раздражения, чрезвычайно острая реакция. Дирк пожимает плечами, подбрасывает в воздух старую пластинку – и спустя считанные мгновения она разлетается на части.
- Я хочу что-то делать. Нормальное, Джон, а не лечить насморк, что не соответствует моей специальности, - перебил он Джона, который хотел было что-то возразить. Джон потер висок дулом пистолета и хмыкнул. – Там есть люди, которым нужна помощь.
- Ты просто слишком мрачно настроен. Учти, я буду отговаривать тебя всеми силами.
- И не надейся на успех, - усмехается Дирк, и они оба падают на траву, молча рассматривая ярко-голубое небо, чистое-чистое. Без единого облака. В какой-то момент Джон думает о том, что, возможно, есть что-то в людях вроде Дирка, похожее на пустынное, безоблачное и вечно молодое небо.
Возможно.
***
Когда им надо говорить «прощай, университет», милые девочки плачут и ноют на груди друг у друга, парни поджимают губы и протягивают друг другу руки, говоря «удачи, мужик». А Джон просто стоит, одетый в эту дудацкую выпускную «форму» и думает о том, что солнце отвратительно горячее. Перед глазами плывет, дышать тяжело, и парень в который раз проклинает то, что ему приходится носить это идиотское шмотье. Он ни с кем не прощается, не плачет и не клянется, что явится на встречу выпускников. Он смотрит на массу собравшихся родственников всех выпускников, на студентов, которые пялятся на них так, словно они несут в себе какую-то радость или какую-то надежду, и думает, что случилось бы, если все они провалились под землю. Джон не знает, было бы это высокоморально или нет, но дышать стало бы легче.
Они долго слушают гимн, потом длинную речь директора, и в конце концов приходит время вместе с полученными фактами об окончании университета произносить речь. Джон, помимо всего прочего, получает еще диплом за особые заслуги в изучении органической химии и отлично пройденный курс практической подготовки. Он идет к микрофону, солнце светит ему в глаза, но ему не надо видеть кого-то в толпе: никто не должен был приехать, родители и Гарри заняты своими делами. Несмотря на то, что Джону все равно на людей, ему сложно говорить что-то, когда все взгляды устремлены на него, будто принадлежащие жадным зверям. Меньше всего на свете Джон любит кому-то открываться. Произнести речь значит показать часть себя, но Джон решает: можно что-нибудь сказать.
- Я… - он откашливается, смотрит куда-то поверх людей. – Я хочу сказать, что мы все прощаемся с университетом или… говорим о том, что будет ждать нас впереди. Никто не оглянется и не подумает, что университет – не только встречи выпускников раз в пять или десять лет. Это не уроки. Каждый из нас был тут и врагом, и другом, и обиженным, и обидчиком. – он чувствует на себе много пар взглядов, и ощущает себя невыносимо ничтожным и маленьким. – Мы все говорим о том, как будем скучать по университету, по всему. Но ведь не каждый будет скучать, не каждый будет помнить минуты своей славы – у кое-кого их и вовсе не было. – он ерошит свои волосы и выдыхает. Наконец солнце немного заходит за тучи, и он может рассмотреть людей. Никто не шепчется, все молча смотрят. – Мы забываем об учителях. О том, как они ругали нас, когда кое-кто запирался с девчонками черт знает где, когда подрывали занятия, когда доводили учителей до истерики, а потом сами же откачивали их с помощью подручных средств.- кое-кто одобрительно посмеивается, но Джон этого не слышит. – Я просто хотел сказать, что… - он смотрит на толпу и вместо безликих людей выхватывает из целой толпы народу отдельные лица. Джон замирает тогда, когда видит в толпе знакомые черты, привычно обращенные к нему черные-черные глаза, немигающие, чертовски внимательные, и вздрагивает, на миг подавшись назад и побледнев. Он моргнул – место Джима заступила какая-то женщина. Джон ошарашенно посмотрел на место, где должен был стоять брюнет, и сказал спокойно. – Я просто хотел сказать…спасибо.
Ему аплодируют громко, Джон не знает почему. Позже ему, конечно, разъяснят, что все выглядело чертовски театрально, особенно то, как «в конце голос эффектно сломался, а потом последовало скромное «спасибо»». А Джон вдруг с осознанием чего-то страшного прячется за спинами еще не выступивших однокурсников и думает о том, что он тоже поедет в Афганистан.
Плохой доктор, если не может вылечить сам себя, мысленно чертыхается про себя Джон. А после его сознание плавится под разномастными слезливыми речами однокурсников.
***
- Дерьмо, - медленно произносит Дирк. Джон снимает обувь и забирается ногами в горячий песок. База тут такая, что можно помереть от скуки, жары, нехватки воды. На самом деле, все можно вытерпеть, но Джон не выносит одного: грязных рук. Будь он просто военным, это было бы терпимо, но у доктора руки должны быть чисты. Ему всегда казалось, что доктор – один из тех людей, островков надежды во всем мире, для которых то, что они делают – не просто работа. Если человек становится врачом, то не на короткую смену, а на всю жизнь. Джон устало трет глаза и чувствует извращенное удовольствие оттого, что жжение песка становится почти невыносимым, и убирает ноги, отряхнув их. Дирк опять ругается, а Джон думает о том, что у Вессэла получается материться с такой интонацией, словно он делает тебе комплимент по-французски.
На самом деле, все это правда дерьмо. Вереница одинаковых дней прерывается разве что неожиданными заданиями – они новички, им сложно поначалу жить так, как живут остальные. Первым делом их новый капитан заставляет их выложиться на полную, каждый день с утра заставляя проходить целые полосы препятствий или упражняться в разных видах борьбы или стрельбы. А врачам – то есть им с Дирком – приходится еще под вечер практиковаться. Потому что так было условлено – практика будет проходиться здесь, чтобы по возвращению в Англию им не было сложно искать работу. Странное место для окончания учебы, но Джон был непреклонен. Он помнил, как Спир отговаривал их, особенно его, Джона. Это выглядело бы печально, если бы Джон не был направлен в себя и не пытался забыть странно всплывший образ тогда, когда он увидел Джима во время своей «пламенной» речи. Ему просто надо было сбежать из Англии, забыться и не оглядываться назад – он действовал вопреки всему сказанному тогда и сожаления не ощущал.
Все было скучно, все было опасно и все постепенно приедалось. Джон стал спокойно засыпать даже тогда, когда осознавал, что через несколько часов на них опять нападут. Иногда у них не было сил разговаривать, но то, что они с Дирком были вдвоем, просто как два человека, которые дико нуждаются в ком-нибудь рядом, уже говорило о том, что было легче. В вспышках пламени и дикого сумасшествия они умудрились не свихнуться, умудрились по-прежнему держаться друг около друга.
А потом Дирк погиб. Его подорвало на глазах у Джона, прямо на снаряде, и последнее, что помнил Джон, были глаза Дирка: ошарашенные и недоверчивые, словно весь его вид говорил «Неужели я так должен умереть, Джон?». То, что Дирк за долю секунды до своей смерти смотрел на Джона, спрашивал его, конкретно его, было естественно и болезненно. Словно Джон брал на себя ответственность за смерть Вессэла перед кем-то. Перед Всевышним, людьми, девушкой Дирка. Джон просто молча смотрел перед собой целый день, целый гребаный день пытался отойти и не разрыдаться. А потом пришел капитан, отдал ему перепачканный кровью жилет Дирка (у Джона его не было),положил руку ему на плечо и… и все. Джон чистил жилет и не замечал того, что плачет. Он никогда не замечал, просто теперь знал, что он ответственный за каждого гребанного человека, которого видел рядом и которому не мог в итоге помочь. «Ты, гребаная мать Тереза, - рявкнул ему однажды капитан, когда Джон без эмоций, но упрямо, под огнем, перебинтовывал ногу особо тяжело раненному человеку, которого никто не хотел тащить на себе и подставляться. – если ты сейчас же не бросишь его, никто тебя ждать не будет».
Джон, кстати, не бросил и дотащил его до конца. Он получил ранение в плечо, но оно казалось ему дико незначительным, потому что парень, которого он спас, через несколько дней отправился домой, живой, и у него, оказывается, была там молоденькая женушка, с которой он поженился после окончания колледжа. Джон сам обработал свою рану, сам же пришел к молчаливому капитану и послал его нахер.
Его перевели в другую часть, и Джон испытал невероятное облегчение. Там ребята были попроще, вернее, так он думал, пока не осознал, что около десятка людей из его части – люди с тяжелым прошлым, остальные – такие же «хамы», как и он. Собственно, об этом факте Джон никогда не упомянул бы. Никогда-никогда. Прилежному ученику и студенту не годится хамить своим начальникам, кем бы они ни были. Но один только факт помог ему надолго начать питать любовь к этой части, к своей команде и…и к одному человеку исключительно. Была ли это любовь в типичном представлении слова или просто поддержка, гораздо глубже, нежели все, что могло считаться спасательным кругом даже для самого затерявшегося человека, Джон не знал.
Джон не ведет личные дневники, но у него есть «книжечка», которую он прячет себе в сапог вместе с маленьким карандашом. Это кажется бредом, ведь, в конце-концов, с ведением личных дневников гораздо проще, но Джон не вел дневник. Ему просто надо было иногда делать короткие заметки. Одна из таких заметок до сих пор красуется на одной из страниц:
«
14 августа, 2*** года
Сегодня я впервые встретил Себастьяна Морана. »
Все, что Джон помнил – вспышки вокруг, сухую землю и дикую жару вместе с топотом ног, облаками песка и пыли и сбитом, выдирающем влагу из горла воздухе. У него был всего один автомат с собой, пистолет и неполный набор патронов – собственно, талибы появились тогда, когда на их маленькой базе не было никого, а Джон появился в своей новой части не так давно. Их всех было человек от силы пятнадцать, врагов – несомненно больше. Самое одновременно отвратительное и хорошее в войне – то, что тогда перестаешь так сильно страшиться смерти. Это скверно, потому что смерть рядом ты перестаешь воспринимать так болезненно – но если бы каждый сопереживал каждому, то давно бы сошел сума. И хорошо потому, что собственная смерть не кажется таким уж сюрпризом. На войне Джон свыкся с мыслью, что один человек ничего не стоит, что один человек - маленькая, ничего не стоящая единица, которую уничтожить очень легко.
В какой-то момент он услышал взрыв позади себя и упал навзничь, чтобы не быть сшибленным или пристреленным. У него осталось всего ничего патронов, которые он тут же и истратил, убив сразу двоих – и не почувствовал ничего, кроме мрачного удовлетворения того, что за собственную смерть дадут больше, чем его собственную жизнь. На его счетчике еще две. Джон даже не успел устыдиться, потому что понял, что патронов у него не осталось только тогда, когда к нему приблизился один из человек. Вокруг слышались стоны, и доктор безошибочно мог определить, что по крайней мере трое из его же знакомых подстрелены. Солнце слепило глаза, поэтому Ватсон не видел человека, который должен был поднять руку, чтобы его добить. Он зажмурил глаза, но вдруг совсем близко, где-от позади, раздалась автоматная очередь, и человек напротив нелепо дернулся и упал. Вот и вся геройская смерть. Джон только распахнул глаза – изумленно, недоуменно – когда солнце ему заслонила фигура. Она казалась громадной, когда он валялся вот так вот нелепо, смотря снизу вверх. Все, что он увидел, ошарашенный вконец – то, что человек, который сейчас заслонил его своей грудью, широко разведя руки с двумя пистолетами, будто снимался в боевике, выглядел диковинно: на нем почти не было формы. Ну, она была, но те лоскуты, что остались вместо его военной куртки, вместо жилета, вместо любой мало-мальски подходящей брони, не скрывали темноватых острых плеч, не скрывала напрягшиеся мускулы и жилы на руках и – совсем немного – спине. Джон запоздало увидел бьющуюся на ветру прядь грязноватых рыжих волос, но большего ему и не надо было – человек, которого он видел, хрипло рассмеялся и, подождав, пока Джон придет в себя, сказал:
- Парень, не тормози, тут становится на самом деле горячо.
Они отстреливались так, словно никого кроме них двоих и не было, и этот совместный акт доверия, ближе и интимнее, чем все, что Джон когда-либо видел и чувствовал, заставил страх отступить полностью, а усталость со стыдом бежать в сторону. Джон не смотрел на своего спасителя, потому что ему он запомнился именно таким – высоким, мощным, силенным. В затуманенном мозгу работал только механизм «выстрелить, пригнуться, перезарядить, прикрыть, выстрелить, перекатиться…».
Джон впервые обратил внимание на человека попозже, когда они оба валялись на сидениях машины, уставшие, но живые. Он обернулся и впервые сконцентрировал свое внимание не на врагах или прицеле, а на этом парне, который едва ли старше него самого. Этот человек протянул ему руку и сказал:
- Себастьян Моран.
Ладонь у него теплая, чуть шершавая, подушечки пальцев затвердели. Но больше ничего похожего с образом типичного Себастьяна Морана, которого он себе уже представил, у него нет. Этот «нетипичный» буквально на пару сантиметров выше него самого, и тело у него не мощное, как себе думал впечатленный Джон. Себастьяна Морана, наверное, плохо кормят, он жилистый, но не мускулистый, хотя и дивно очерчен в границах своего тела – именно так идеально, как надо. У него резкие черты лица, именно резкие. Острый нос, острый подбородок, чуть впалые щеки и четко выделяющиеся скулы, озорно сияющие глаза взрослого человека. В озорстве Морана есть что-то такое, близкое к сумасшествию, и это захватывает Джона. В уголках губ уже виднеются морщины, что часто бывает с людьми, которые либо слишком много страдали, либо слишком много радовались. Этот парень похож на беспризорника – собственно, потом Джон узнал, что это не так уж далеко от истины. Себастьян Моран гибкий, вредный и чертовски много сквернословит. Джон думал о том, что с таким помереть можно, когда Моран, вконец разозлившись на сонного водителя, прямо во время езды бесцеремонно забрался на его сидение, а сам ногой вытолкал на свое место. И когда Моран ведет машину, надо держаться. Очень сильно держаться, чтобы никого не перевернуло и не убило. А еще неплохо бы молиться, но у них в машине религиозных людей не нашлось.
Оказывается, что Моран не только горазд водить машины, но еще и неплохо обращается с самолетами, но летать с ним почему-то никто не торопится. Оказывается, что он умеет готовить, причем это что-то такое дивное и вкусное, что Джон стал постепенно привязываться к Себастьяну. Во время «небольшой перепалки», как со смехом величает Себастьян ту их встречу, Моран прибыл вместе с подкреплением, сразу после того, как им довелось возвращаться после длительного задания – поэтому-то вся их неожиданная «группа поддержки» выглядела так, словно их держали в концлагере примерно года два. У Морана странное чувство юмора, нет чувства самосохранения и понятия о «можно» и «прилично». О нем придумывали шуточки, о нем знали далеко за границами их части, и еще – что самое главное – бывший капитан Джона его не выносил. Моран называл это «неприятными воспоминаниями детства», а он, Джон, и не расспрашивал.
Моран был тем, кто заставил Джона увидеть смысл в том, что он делает. Именно Моран не выносил запах медикаментов, но мог стойко перенести практически любую рану. Именно у них двоих выработалась система «незаметной передачи оружия другу», когда оба находились в скверном положении. Постепенно их вылазки стали носить исключительно парный характер, и Джон понял, что именно такой друг ему и нужен был все это время.
Тем больнее была пропажа Морана после одного задания. Джон не бросился в истерике искать его, не пошел устраивать скандал насчет пропажи рыжеволосого. Он просто опять втянулся в привычную колею, чувствуя дикую потребность вернуться на круги своя. Ему попадались страшные и печальные дни, и он давно забыл день, когда ему впервые пришлось убить человека. Множество из того, что он помнил, из того, что казалось ему невероятно страшным, теперь вымылось из его памяти из его сознания. Пустыня – очень контрастное место, но в ней важно только то, что ты видишь в этот момент. Все, что происходило раньше или произойдет потом – все это как-то терялось на фоне неприметного ландшафта. Были дни, когда Джон с трудом пытался вызвать в своей голове образы, которые, как ему раньше казалось, никогда его не оставят: образы Гарри, Спира, Дирка, Себастьяна…Джима. Все эти лица смылись в одно лицо – лицо войны. Были дни, когда Джон валялся на скверно сколоченной койке, кусая губы, чтобы не заорать и не рявкнуть на начинающего мальчишку, который пытался помочь ему, потому что сам Джон то и дело терял сознание от боли. Были дни, когда ему в самые отчаянные моменты попадались под руку неожиданные пути спасения: в пустой сумке оказывался запасной пистолет, у мертвого товарища находилось что-то, что очень нужно было ему. Поэтому когда Джон неожиданно принимает решение о том, что ему надо возвращаться, ему кажется, что он ничего более не возьмет от войны. Он клянется себе в том, что война – последнее, о чем ему следует думать. Но дни в Лондоне оказываются невероятно одинаковыми, а мир вокруг кажется более жестоким, и никакие завуалированные изящные дорожки, красиво одетые люди, миролюбивый голос женщины, которая ведет прогноз погоды, поэтому Джон чувствует, что он потерялся. Ему часто казалось, что он бредет к своей квартирке сплошь сквозь черный-черный туман, убитый, растерянный, словно давно потерял ориентир. Грохот поезда кажется ему грохотом снаряда, и он не один раз нервно оглядывался прежде чем привыкнуть. Громкие голоса и смехи детей раздражают его, яркие цвета сбивают с толку. Джон чувствовал себя немощным и лишенным всякой цели в жизни.
Именно поэтому рука Шерлока Холмса, нервного, удивительно странного человека с комплексом одиночества оказывается тем спасательным кругом, благодаря которому Джона выдергивает из вязкой воды, встряхивает как хорошенько. И тогда он начинает дышать – жадно, хватая ртом воздух, пробуя все вкусы, все оттенки и полутона новой жизни на вкус.

Глава 5, доверительная и не очень.
Они шагали к ресторанчику после того дела с таксистом, и Шерлок с Джоном тихо переговаривались, изредка посмеиваясь и косясь друг на друга. В тот момент, когда они подошли к неприметному заведению, настроение у обоих было превосходное и умиротворенное. Но когда Джон распахнул перед Шерлоком дверь, пропуская вперед, детектив удивленно вскинул брови, но. Скрывая замешательство, мигом проскользнул внутрь. Они выбрали один из столиков у окна, но заказывать, как оказалось, приходилось прямо у стойки, поэтому они ненадолго задержались, еще уставшие и переполненные приятного возбуждения. Джон улыбался мимолетно, а потом посмотрел в окно, которое чуть отражало их самих. И Шерлока, который пристально на него смотрел.
- Что? – Джон обернулся и поднял глаза на детектива. Холмс улыбнулся, но как-то странно, словно ехидно и неуверенно одновременно.
- Вы то и дело поглядываете на меня, чтобы удостовериться в том, что я жив. Руки у вас не подрагивают, но взгляд блуждает. После краткого осмотра меня вы тут же заметно расслабляетесь, - Шерлок хмыкнул, покосился на меню над стойкой. – Я буду чай. Вы боялись за судьбу незнакомого человека. Такая идиотская форма беспокойства.
Джон чуть улыбается.
- Я закажу вам что-нибудь к чаю, - поднимаясь на ноги, он положил ладонь на плечо Шерлоку, и тот дергается. – Я очень рад, что ТЫ жив, - тепло сказал Ватсон и пошел заказывать еду. Первым сделали чай, и Джон понес чашку чая Шерлоку, который казался еще более беспокойным, чем до этого. Одновременно с этим ничего не стоило увидеть, как движения и жесты Холмса стали более скупыми и скованными.
- Вот, Шерлок, держи,- Джон протянул чашку Шерлоку. Чашка прохладная, прикасаться к ней приятно и ничуть не жарко. Шерлок в ответ тоже потянул руку, их пальцы соприкоснулись. – Я тут решил, что зеленый лучше, потому что…
Он не успел договорить – Холмс отдернул руки как раз тогда, когда ощутил прикосновение к чужой коже, а Джон уже успел разжать пальцы – итогом чего, им пришлось оплачивать еще и разбитую чашку.
Это не у Джона трудности с доверием.
Спустя месяц Шерлок вломился в гостиную, смел с дивана полуголую девушку Джона, с которой он умудрился завести знакомство несколько дней назад и которая теперь вряд ли являлась уже его девушкой, и упал на диван, не обращая внимания на скомканные подушки, на валяющееся на полу одеяло.
- Джон, я узнал, кто убийца! – победоносно выдохнул Шерлок, опять отчего-то вскакивая на ноги, вылетел на кухню, одновременно услышав хлопок входной двери – девушка ушла. Джон стоял на кухне и делал чай в одних трусах, всклокоченный, взъерошенный, и ничуть не удивился, увидев Шерлока.
- Ты хоть дал ей возможность одеться? – улыбнулся он и прищурился. И в этом прищуре Шерлок увидел и одобрение и негласную просьбу «продолжай».
- Они сделали неправильный анализ ДНК, это был его волос, а не его племянника! – возбужденно воскликнул Шерлок и фыркнул. – Но он был молодец, этот парень, он вцепился в убийцу так крепко перед смертью, что на нем остались частицы кожи и на одежде был найден волос. Если бы Лестрейд действовал быстрее, а не слушал Андерсона. Мы бы справились раньше, - нахмурился детектив. А потом ощутил, как его волосы ерошит теплая рука.
- Это все замечательно, но раз ты выгнал мою бывшую девушку, так, может, поужинаешь со мной? – улыбнулся Джон, и глаза его сияли искренне и доброжелательно. Шерлок не ответил.
Но когда Джон протянул ему чашку чая, на этот раз детектив не убрал руку, а спокойно накрыл руки Ватсона своими.
***

- Не выношу посторонних в доме, - сказал однажды Шерлок после визита Лестрейда, длительной лекции на тему мест и происшествий, куда детективу совать свой нос никак нельзя. Джон наклонился еще ниже, перебинтовывая доверчиво вытянутую рассеченную ногу. Прошло почти полгода прежде чем Шерлок перестал реагировать на его прикосновения неадекватно.
- Ты его впускаешь, - хмыкнул Джон. Шерлок кивнул и запустил пятерню в свои волосы. Теперь Холмс вел себя гораздо более свободно в присутствии своего лучшего друга.
- Он не дурак. Грегори пытается выглядеть идиотом, но у него это получается еще хуже, чем у Андерсона - выглядеть умным.
Джон чуть улыбнулся, но промолчал. Шерлок явно сбавлял обороты, хотя и не ко всем личностям. Из кухни раздался звонок мобильника Джона, и тот мягко похлопал Шерлока по здоровому месту на ноге, и тот ее мигом убрал.
Прислонившись плечом к дверному косяку, Джон выдохнул.
- Да?
- Джон Ватсон? – осторожно спросили басом по ту сторону телефона. – Это Люк Ирвин, бывший однокурсник.
Джон удивлен, но обрадован.
- А, Люк! Привет, - он не понимал, почему этот парень ему позвонил, они особо близки не были. – Что-то…случилось? – он нервно посмотрел на номер – обыкновенный – и опять приложил трубку к уху. Люк что-то обеспокоенно ему выдал.
- Да, я хотел тебе кое-что сообщить. Можем встретиться на недельке?
- А так нельзя? – Джон, впрочем, не против – с тех самых пор, как он живет с Шерлоком, он знает, что такое «безопасная связь» и что такое «Майкрофт» и как с ним бороться. Ему надо было удостовериться в том, что встреча не будет заурядной, и Люк его в этом тут же заверил.
- А как там Дейма, Шон? – Джон невольно улыбнулся. – Да и к Спиру я хотел бы зайти. Он еще работает?
На том конце провода затихли. Джон даже так чувствовал какое-то напряженное смущение. Он озадаченно нахмурился и чуть покнулся, когда услышал ответ:
- Джон, Спир уже мертв. Два года как, - пробормотал Люк, а потом попросил Джона встретиться в парке неподалеку от здания городского суда около фонтана с ангелами в пятницу, в шесть, и отключился.
Джон отложил в сторону телефон и, озадаченный и огорченный, шагнул обратно в гостиную.
***

- О, прошу прощения.
Есть моменты, когда жизнь подсовывает тебе огромную и большую, отнюдь не светлую проблему. Джон смотрел на Джима и чувствовал себя в каком-то глупом мексиканском сериале, потому что, кажется, еще одна серия, и Моллиетта будет беременна от Шерлокулио, а он, Джоан, будет расследовать дело с тем, кому же все-таки платить алименты, если Джим (для него не придумалось никаких дебильных ассоциаций)свалил в Африку помогать пингвинам. Вот такой абсурдной казалась ему эта ситуация.
- Здравствуйте, - небрежно брошенное, словно утопающему помахали платком. Джим удостоил Джона всего лишь одним-единственным взглядом. Голос Молли о том, что этот Джим – ее парень, ножом прошелся по мозгам Ватсона, и он моргнул, силясь справиться с резко вспыхнувшей головной болью, и коротко поздоровался. - А, так это вы – Шерлок Холмс? – Джим из АйТи улыбнулся нервно, не смотря на Джона, но изредка бросая на него только взгляд исподтишка. – Молли столько о вас говорила. Работа над новым делом? – Джон не знал, в чем же все-таки заковырка, но голос Джима звучал как-то иначе. Когда Шерлок говорит «гей», Джон почему-то не почувствовал облегчения. Джим нелеп, Джим размашист, у него все те же неловкие и неровные движения, меняющийся голос и смущение. Но есть кое-что, что Джона смутило: нет никакого намека на лукавство. И, к тому же, какое отношение Джим имеет к компьютерам?
Джим мешает, грохот посудины отдался в голове Джона еще более оглушительно, и он отвернулся, закрывая лицо ладонью. Ни слова. Ни слова в его, Джона, сторону. Словно и не было его тут. Джим ушел, и доктор испытал такое облегчение, словно его личный шторм, буря в голове откладывается. Одновременно с этим в голове теперь мертво. Умерло солнце, умерло море, умерло все. Нет никакого мира, только жаркое пустынное небо.
Ему очень и очень жаль Молли, и почему-то из уст Шерлока слово «гей» прозвучало насмешливо-обвинительно, и Джон не выдержал и вступился за него.
- Шерлок…
- И он не гей! Почему вы все портите?! Он не гей! Вранье!
- При таком уходе за собой?
Джон поежился.
- Он просто привел голову в порядок! Я тоже привожу!
- Моешь ее, да и все. Нет-нет, ресницы и брови накрашены…
Замолчи, Шерлок.
- …следы крема в складках кожи…
Заткнись. Просто. Заткнись.
Шерлок говорил, а Джон не знал, как ему не взорваться. Как ему не высказать все в лицо несчастной, бедной, безнадежно влюбленной в Шерлока Молли. И самому Шерлоку, который перестал проявлять чудеса любезности.
- … это и еще двусмысленный факт, что он оставил свой телефон, дают вам реальный повод порвать с ним и избавить себя от страданий.
Шерлок прав и хорош во всем. Только он не учитывает одного. Джон смотрел вслед убегающей Молли и устало выдохнул.
Номер Джим оставил для него. И тогда на мирок Джона обрушивается ливень, и огромные капли воды смывают все нарисованные им за последние годы краски.

Джон позвонил ему тогда, когда уже нет сил думать ни о чем, кроме Джима. Он оттягивал до последней минуты, а потом все-таки набрал номер.
- Да? – голос у Джима тихий и робкий, и Джону хотелось увидеть его сейчас же.
- Это…Джон Ватсон. – его голос прозвучал хрипловато от волнения, и Джон умолк, не произнеся «Помнишь меня?». Джим все понял с полуслова.
- А, Джонни! – от этого предложения защемило внутри, и Джон свернулся клубком на своей кровати, кусая губы. – Я… Привет.
- Ты оставил мне свой номер, чтобы сказать «привет»? – поинтересовался Джон вполне спокойно. В нем нет ни прежнего смущения, ни прежнего страха или опасения получить отказ. Ему больно – только и всего.
На том конце провода затихают неловко, Джон услышал, как шумно Корниер сглотнул.
- Я хочу с тобой увидеться, Джонни. М-можно? – он по-прежнему запинался. Джон перевернулся на спину и почувствовал, как прохладная подушка коснулась участка кожи на шее.
- Зачем?
- Неподалеку от «Глобуса» есть небольшое кафе на углу улицы. Послезавтра, в восемь. До встречи, Джонни.
Джон открыл рот, чтобы возразить, послать Джима нахер, в конце-то концов. Но телефон ответил ему короткими гудками, и он с шипением отбросил его подальше. Послезавтра пятница, в шесть он встретится с Люком. Если он будет занят и не придет на встречу с Джимом – что же, значит, так и будет.
***
- Вы знаете этого человека? – спрашивают Джона, а он молча смотрел на распластанное на земле тело. Его ботинки едва не коснулись лужи крови, и он отступил.
- Мы должны были с ним встретиться сегодня. Люк. Он учился со мной, - ответил он отрывисто. Видеть изуродованные лица Джон привык, но видеть в мирном Лондоне лицо однокурсника, напоминающее месиво, сложно. Говорили, на Люка напали из-за кошелька, да и сбежали.
Джон отвечал на вопросы в Скотланд-Ярде почти что два часа, и успел на встречу с Джимом лишь чудом – Лестрейд помог. Он бы с радостью отказался от этого «свидания», но что-то неумолимо направляло его туда. На улице дождь, и Джон торопливо схватил зонтик (подарок Майкрофта) и вышел.
Он опоздал на пятнадцать минут, и, входя, увидел, как нервно Джим стучал пальцами по столу, кутаясь в теплый яркий свитер. Джон смотрел на меню на столе рядом с Корниером, и хмыкнул, подходя без приветствия и садясь. Меньше всего он хотел видеть Джима. Люк не был близким ему человеком, но надо быть мясником, чтобы не думать о том, что он видел. Джон, видимо, достаточно бледный, потому что Джим поднял на него тревожный взгляд и спросил:
- Что-то случилось? – и от этой идиотской заботы Джону захотелось поморщиться. Он не верил ему. Не после того, что случилось. Его не было долго. Слишком долго, чтобы Джон верил во внезапно проснувшуюся любовь.
- Два часа назад друга, с которым я должен был встретиться, убили, - просто сказал Джон и пододвинул к себе меню. Раз он тут, значит, и поужинать можно. Джим округлил глаза, вскидываясь и испуганно выдыхая.
- П-прости, Джонни, - он начал было тянуться к нему через стол, но Джон поднял на него глаза, и Джим остановился. – Ты мог и не приходить, если…
- Я голоден, - Джон поднял глаза на официанта, и тот подходит. Они сделали заказ, но Джон буквально физически чувствовал на себе пристальный взгляд Джима. Им принесли воду (Джон) и сок (Джим), и Джон откинулся назад, смотря в окно и делая большой глоток. Вода отрезвила его, но говорить первым он не будет. Джим, наконец, сдался.
- Неожиданно…видеть тебя тут, Джонни, - он неловко улыбнулся, потом понял, что улыбаться невозможно, нереально, нет смысла, и стал серьезным. – Лучший друг Шерлока Холмса! Кто бы мог подумать, - он цокнул языком, и Джон никак на это не отреагировал в плане эмоций. У него осталось непонятное ощущение обмана. – Куда же ты подевался после университета?
- В Афганистан, - Джон посмотрел на Джима и сцепил пальцы в замок. – Рад, что ты решил позаботиться о разнообразии и пошел работать не по специальности, - холодно заметил Ватсон. Он до сих пор помнил момент, когда его известили о том, что никакого Джима Корниера, да и вообще человека с внешностью Джима в университете не было зарегистрировано. – Удивляюсь только тому, как это Спир не разглядел в тебе лгуна.
- О, Джонни… - Джим захотел что-то сказать, но им принесли заказ, и он замолчал ненадолго. А потом опять вспыхнул, сверкая своими глазами. – я не мог сказать тебе правду! Меня отправили учиться на международные отношения, матушка настояла – но ведь, Джонни, я ведь так любил работать с компьютерами, - он вздрогнул, обнял себя за плечи. Джон попробовал принесенную картошку. – Ты не рад меня видеть?
- А должен? – Джон посмотрел на Джима поверх своего ужина и отметил про себя, что Джим довольно-таки быстро поежился и покраснел, как от удара.
- Я не вру, Джон, - Джим подался вперед, положив руку на его руку, и с силой сжал. – Я скучал.
- Передай, пожалуйста, кетчуп, - Джон ощутил сожаления и вину после того, как Джим отшатнулся от него и бессильно оперся о спинку диванчика. Джим сделал неопределенный жест и пододвинул к нему кетчуп. Доктор устало взял его и тут же отложил. Не было никакого желания ужинать. Есть. Разговаривать. Смотреть на Корниера.
- Мне пора, - Джон положил деньги на стол, поднимаясь, и мужчина перехватил его за руку.
- Джон, ну неужели ты…не хочешь н-начать все так, как было? – чуть дрогнувшим голосом спросил он. Джон замер, ощутив, как от простого прикосновения он вздрогнул, словно от сильного порыва ветра. Высвободился, натягивая куртку. Вся их беседа заняла не более пятнадцати минут. – Ты не помнишь ничего из того, что между нами было?
Это походило на идиотскую мыльную оперу.
- Я не знаю тебя,- тихо ответил он и спрятал руки в карманы. – Никогда не знал.
Он вышел из кафе быстро, услышав хлопнувшую позади дверь. Он не обернулся, когда Джим кричал ему с порога что-то, что нельзя было расслышать сквозь пелену дождя.
Джон пришел домой и засмеялся.
Он забыл в кафе свой зонтик.

@темы: Шерлок Холмс, Фанфикшн