А у меня творческий кризис, кстати.

[джентельвумен]

Название: Вечный сезон дождей.
Автор: джентельвумен
Фэндом: Шерлок (BBC)
Персонажи: Джим/Джон, хотя имена упоминаются только один раз.
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Драма, AU, Эксперимент
Предупреждения: OOC, Насилие
Размер: Мини
Описание: Это было очень давно. Так, что сразу и не вспомнить…
Примечания автора: Вчера была гроза, и я сидела на балконе и наблюдала за вспышками молний. Это самое укуренное из того, что я писала. Можете считать это ориджиналом, если сочтете, что идея фанфика не удалась. Можете ругать, потому что фик и впрямь укурен. Но была такая гроза, и были такие образы, что не могла совладать с собой. У меня не было света, на ноутбуке было немного зарядки, и это то, что захотелось написаться и написалось.
Это было очень давно.
В ту ночь была сильная гроза. Ливень обрушился на людей внезапно, сводя на «нет» все их попытки уберечь себя и своих близких от ледяных тяжелых капель; те падали им на волосы, путаясь в них, трепетно-очаровательно оказывались на ресницах, увлажняли кожу, заставляли вздрагивать от холода, когда заползали людям за воротники. Все суетились – смешно, по-человечески нелепо, торопливо убегая прочь, под покровы теплых домов. Они случайно попадали в лужи, спотыкались, смеялись и возмущались, но все – от маленького мальчика-мошенника и до городского судьи – притихли, когда раздался погребальный звон колоколов. Колокола звонили, молнии полыхали, заставляя людей пятиться и вздрагивать, убегать от ощущения панического страха, который закрадывался им в голову, подстегивал сильнее кнута дрянного извозчика, не жалевшего старую клячу.
Ливень не прекращался.
Посреди города стоял на возвышении Храм Божий – высокий, как крепость, строгий, воинственно обращенный к небу острыми шпилями, словно не хотели люди отпускать скверную человеческую душонку на небеса. Но небо – о, небо! – полыхало и гремело, словно кричало «Да забирайте себе эту душу! Не человек это был вовсе, а грешник, чудовище!».
Люди не обращало внимание на самое главное. Они ни разу не подняли глаза на черный, непроницаемый собор, который освещался только с помощью вспышек молний. Ни в одном продолговатом окне не было видно ни капельки света, словно даже священнослужители испугались такого гнева. Словно колокола звонили сами по себе.
Если бы кто поднял глаза на мощные своды, с них – вверх, на окна под самим балконом как раз тогда, когда их освещает очередная вспышка молнии, они бы заметили ярко-белое пятно. Чисто-белое. Подлинный белый, который бы не спутать ни с чем другим, как подлинную красоту самых прекрасных, но неизвестных женщин мира сего.
Из распахнутого окна выглядывал источник белого, и ветер, казалось, только чудом не отбрасывал его куда-то вглубь храма. Серые глаза существа светились тоской и печалью, а на вечно молодом, прекрасном лице уже пролегли морщины страдания и печали, словно своей болью неизвестный умудрился перебороть даже всемирно известные догмы. На лице юноши – а это был юноша, самый красивый юноша на свете – уже оставило свой отпечаток страдание, которое разливалось по всему телу, заставляя его подрагивать от каждой вспышки молнии. Этот гнев небеса словно обращали к нему, обвиняли в произошедшем. Юноша подрагивал всем телом, но самая сильная дрожь проходила вдоль покорно сложенных за спиной крыльев, идеально-белых, как и вся его одежда, как светлые волосы, как светлые глаза и даже едва заметные под приоткрытыми влажными губами зубы, крепко сцепленные, словно каждый упрек доставлял ему физическую боль.
Этот Ангел упустил свою душу. Он упустил душу человека, вверенного ему, отданного ему на попечение, чтобы именно он ее спас и наставил на путь добра. Он проиграл. Губы Ангела подрагивали.
Усопший был известен как один из самых жестоких людей города.
Он должен уйти, он должен уйти, он должен…
- Вот ты где, - и он обернулся – резко, потому что голос его противника тут же ударил его как хлыст, как проклятие – набожного человека. – А я тебя уже заждался, - губы изогнулись в широкой сумасшедшей улыбке, и Ангел отступил ближе к окну, напуганный таким проявлением злобы.
Ангел был создан там, где улыбка значит улыбку, где прикосновение значит ласку, где слово значит успокоение. Он не может понять до конца, не может понять до сих пор, как допустима такая норма поведения. Он не мог понять, почему Демону так весело.
Существо напротив ухмылялось, склонив голову набок почти кукольно, оттого нереально, страшно, пугающе. Он был бледен, но на молодом лице не было заметно ни единого отпечатка времени: словно вечное страдание заложено в его сердце, а Демон, созданный с ним, только радовался каждой человеческой боли. У него были черные глаза, широко распахнутые, словно сама ночь наградила его таким взглядом, обрекла на вечный ужас окружающих в его присутствии. Одежда была его черна, волосы были черны, душа была черна. Крылья – воинственно вскинутые, словно он собирался тут же вспарить в воздух – тоже. Только он не улетел, картинная поза сменилась другой, и каждый шаг этом отдавался в храме, и Ангел сжал руки в кулаки, щеки его едва заметно покраснели, словно он стыдился собственной слабости. Так оно, впрочем, и было.
- Уходи, - голос был четкий, твердый, и еще сильнее, звучнее он звучит из-за отчаяния в его собственном тоне.
- Даже не поздороваешься со своим старым другом? – Демон улыбнулся холодно и соблазнительно одновременно и сделал шаг вперед. Светловолосый юноша напрягся еще сильнее:
– Уходи, ты добился того, чего хотел.
Чужой смешок – язвительный, до тошноты едкий – заставил его поднять глаза. Демон стоял уже ближе.
- Нет, я добился не всего, хороший мой, совершенно не всего.
Ангел закрыл глаза. А когда открыл опять – Демон оказался стоящим к нему вплотную. Он улыбнулся, когда увидел, как напрягались прекрасные, сильные крылья Ангела, ведь еще шаг – и они будут неудобно зажаты между стеной и грешным существом напротив. Сердце юноши напротив колотилось – черноглазый это чувствовал так же отчетливо, как чувствовал собственное дыхание.
- Я говорил тебе оставить свои отвратительные греховные мысли при себе, - Ангел оказался на удивление проворным, потому что толкнул Демона в плечи, и тот отлетел на несколько метров, да только остался стоять на ногах. Он засмеялся, запрокинул голову и, когда светловолосый сделал к нему несколько шагов, вмиг оказался позади него. Он наклонился ниже, проводя кончиком пальца вдоль сильно бьющейся жилки на шее, подался вперед…увернулся от удара, который наверняка любого человека сумел бы уже уничтожить, разнести в ничто, перехватил тонкое запястье и развернул Ангела к себе, целуя напряженную ладонь.
- Я очень хочу тебя, родной, очень, - Демон улыбался тогда, смотря на замершего от такой непозволительной близости юношу, и выдохнул тихо и глухо, смотря на непроизвольно приоткрытые губы, - пара десятков лет на одну встречу – непозволительно мало, разве не так? Нам следовало бы это исправить. Как ты смотришь на…следующий месяц? Чума, Франция…
- Замолчи, - Ангел вырвал руку из хватки Демона, напуганный и разгневанный, и крылья его раскрылись, словно он сейчас же уничтожит своего противника, - я не хочу…
- Тебя прекрасно ломать, тебя прекрасно соблазнять, тебя прекрасно хотеть, - зашептал Демон, обхватывая его за плечи, и глаза его полыхали черным пламенем, желая подчинить, присвоить, посеять зернышко сомнения, - но прекраснее всего будет обладать тобой.
Он даже не коснулся его больше – только резко отстранился, а спустя несколько секунд взмыл в воздух, и Ангел потерял его из виду почти сразу – черное на черном – и изредка видел, как на фоне резко посветлевшего неба виднелся силуэт Демона, который удалялся все дальше и дальше.
Ангел зажмурился, согнулся и упал на пол собора, боясь, что разрушит его сейчас от того отчаяния, которое чувствовал сейчас. Он видел черные глаза, видел в них тайну – ту тайну, которую он никогда не надеялся понять.

*
Была гроза. Это была одна из самых сильных гроз за последние десять лет.
И было побережье моря – взбешенное, свободное, девственно-непокорное.
Он слишком долго, слишком упорно боролся за чужую душу – и спас ее, но оказался бессилен. Ангел лежал на берегу, скрытый от жестоких волн высокими скалами, и только ноги его касались неспокойной кромки воды. Он смотрел вверх бессильно-тоскливо, и губы его были плотно сжаты как доказательство того, что каждое его действие было самоотверженно-честно, но тайно. Он не стремился быть признанным.
Ангел пытался собраться с силами. Он был напряжен, прислушивался к себе и окружающему миру – неспокойному, но мощному. Юноша хотел взять оттуда силы.
Поэтому чужие шаги услышал особенно отчетливо, и резко распахнул помутневшие светлые глаза.
Демон возвышался над ним, ничуть не истощенный, и смотрел на него молча, не пытаясь улыбнуться. Это было невыносимо-ужасно, томительно-долго. Сердце Ангела забилось неровно, и сам он попытался подняться, беспомощно цепляясь за мокрые камни. Демон присел подле него, убрал с лица влажные пряди волос, и долго смотрел, не пытаясь добить, но не пытаясь убить. Взгляд Демона гипнотизировал Ангела: в нем было много скрытой силы, много эмоций, много голосов и оттенков и – как заметил Ангел сквозь пелену боли – это все равно был только он один. В нем никогда не было ничего чужого, словно он был огражден от чужого влияния с самого своего создания. Он даже успокоился, но страх сковал его с невероятной силой, пронзил все его тело, когда он услышал тихий, неумолимый голос, который почему-то не заглушался громом и рокотом волн.
- Я очень хочу тебя. Всегда хотел. Не могу тебя отпустить. Нереально.
Ангел тут же вскинулся, пытается вырваться, словно птица в силках, а Демон склонился над ним и просто накрыл его холодные губы своими.
И он взял его силой.
Боль Ангела впервые была только его болью, глухой страх – только его страхом. Бессилие в чужих руках – его собственным, беспомощность – его. Он дрожал и умолял едва слышно, и было холодно, и сердце, кажется, на миг перестало биться, руки были вскинуты, а крылья безжизненно замерли, словно не его, словно он не ангел больше. И он чувствовал себя нелепым, ненужным, немым и слепым во власти Демона. Он ощущал чужие прикосновения, чужой жар, не схожий с его собственным ровным теплом, которое сейчас почти погасло. Он даже не стонал и не кричал – но его отчаяние было настолько громким, что, кажется, задевало даже Демона, который ни разу не засмеялся. Море пенилось, бушевало и сходило с ума, словно празднуя свою вечную девственность, вечную свободу не в пример Ангелу, бессильно раскинувшего руки.
Ангелу нечего было делать. Он был потерян.
*
В глазах Демона был – впервые - страх. И раскаяние, и боль, и мольба. И это – подлинное, он чувствовал. Демон сидел рядом с ним, и в огромных его глазах были напряжение и боязнь отказа. Ангел посмотрел напряженно, наклонился назад. Они сидели у алтаря церкви, уставшие, бессильные перед общей тягой. Демон потянул его к себе и услышал горячий шепот:
- Уйди, уйди, пожалуйста, иначе я никогда не смогу оттолкнуть.
- Отдай мне себя, - умолял он, сломленный первый, вопреки всем громким и едким словам, потерянный и сбитый с толку чужой внутренней силой, - отдай мне себя, только для меня, ни для кого больше.
И он отдал. Беспрекословно, четко, искренне. И разрушилось все мироздание, разрушилось вместе с тихим вздохом и глухим стоном в заброшенной старой церкви где-то далеко от людей. И сбилось дыхание, руки обвили шею, а кожа соприкоснулась, и в этом они выдали себя.
Связанные незаконным, неземным, порочно-чистым браком. И единственные их кольца – чужие горячие пальцы, и горячее ложе их – пол, и чувства у них…настоящие.
А потом была гроза. То была самая сильная гроза за все время существования человека, и то был крах. Был Ангел в крови, были потерянные крылья, мигом обратившиеся в пепел. И был страх, и было отчаяние, и было новое, человеческое имя.
Был человек. Теперь человек.
И он стал жить – жить, чувствовать и бороться за одну-единственную душу, долей случая предоставленную ему в распоряжение. Были приключения, были жизненные мелочи и смешные моменты, которых он не замечал ранее. И дни для него как годы, и годы – как дни. И мир как мир, да только он теперь человек.
И была опасность – смертельная опасность – и обращение, как по мановению, обращение знакомым голосом, насмешливо-твердое:
- Джонни-бой, ты можешь говорить?
Был страх, был ужас и был долгий-долгий сон.
И пробуждение.
Здравствуй, Джеймс. Здравствуй.
И была приглушенная комната, был коленопреклоненный Демон, и была мольба и шепот. И был липкий страх и безнадежность.
Но – главное: была обнаженная спина с двумя ровными глубокими шрамами, параллельными, как вечное напоминание о падении. Были чужие губы на шрамах, чужие губы на следах от потерянных крыльях, чужие губы как знак, что твое – отныне мое. И вскоре – потерянные крылья демона, осыпавшиеся пепел. И снова губы на спине.
И была надежда.
Это было очень давно. Так, что сразу и не вспомнить…

@темы: Шерлок Холмс, Фанфикшн