On Turning Ten by Billy Collins

The whole idea of it makes me feel
like I'm coming down with something,
something worse than any stomach ache
or the headaches I get from reading in bad light—
a kind of measles of the spirit,
a mumps of the psyche,
a disfiguring chicken pox of the soul.

You tell me it is too early to be looking back,
but that is because you have forgotten
the perfect simplicity of being one
and the beautiful complexity introduced by two.
But I can lie on my bed and remember every digit.
At four I was on an Arabian wizard.
I could make myself invisible
by drinking a glass of milk a certain way.
At seven I was a soldier, at nine a prince.

But now I am mostly at the window
watching the late afternoon light.
Back then it never fell so solemnly
against the side of my tree house,
and my bicycle never leaned against the garage
as it does today,
all the dark blue speed drained out of it.

This is the beginning of sadness, I say to myself,
as I walk through the universe in my sneakers.
It is time to say good-bye to my imaginary friends,
time to turn the first big number.

It seems only yesterday I used to believe
there was nothing under my skin but light.
If you cut me I could shine.
But now when I fall upon the sidewalks of life,
I skin my knees. I bleed.

@темы: Литература, Стихи

---

01.02.2013 в 01:02

Пишет  -Wintersnow-:

Перевод: Руки, которые не убивают, драбблы
Название: Руки, которые не убивают, драбблы-дополнения. Приквел, вбоквел и альтернативный финал.
Автор: You Light The Sky
Ссылка на оригинал: Not The Hands That Kill - Masterрost
Переводчик: -Wintersnow-
Разрешение на перевод: получено
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Пейринг: Шерлок/Джон
Рейтинг: R
Размер: драббл (~900/~700/~600)
Дисклеймер: ни мне, ни автору ничего не принадлежит.
Размещение: строго запрещено
Саммари: Продолжения, экстра-сцены к Руки, которые не убивают
В этих трех драбблах - развитие вселенной, небольшие пояснения.
Отдельное примечание: "Шаг" - не именно концовка, это лишь вариация на тему "А что, если бы Падение произошло".
И напоминалка. Обнаженные - в этом мире так обозначаются люди без крыльев.
Предупреждения авторские: вписанное в канонный мир АУ, расхождение с каноном, wing!фик, смерть персонажа

Начало.

История Джона до Шерлока и кратко основного рассказа

Поначалу Джон Уотсон ненавидит свои крылья.

Он четко помнит день, когда их получил. Мать сказала, что ему предстоит обследование у какого-то нового стоматолога, который, очевидно, не возражал предоставить медицинские услуги бескрылому.

(- Однажды, - Джон вспоминает, как рассказывал родителям о своем намерении, - я стану врачом и буду помогать всем. Мне без разницы, будут у них перья или нет!
Они посмеялись, взъерошили ему волосы, хотя их глаза совершенно не отражали улыбок.
- Конечно, станешь, конечно же.)

Взволнованный и весь на нервах, Джон держит мать за руку (она прихрамывает, что затрудняет ходьбу), когда они входят в белый и пустой вестибюль больницы. Это странно. Джон спрашивает мать, что происходит, но она шикает на него и приказывает следовать за людьми в белых халатах. Именно тогда, разглядывая марлевые маски на лицах державших шприцы медсестер, Джон понимает – что-то не так.

Он пытается сбежать. Он пытается дотянуться до своей матери, впиваясь ногтями в клетчатую ткань ее юбки, но она лишь с безжизненными глазами качает головой и говорит ему (говорит им) сделать это.

Джон чувствует болезненный укол в правую руку, а потом падает вперед, погружаясь в полную темноту.

Очнувшись, он видит белые (чужие, незнакомые) отростки, торчащие из его спины, и кричит.

Позже ему говорят, что его мать мертва.

Она оставила ему письмо. Она говорит, что любит его. Она сделала это, чтобы он смог стать врачом, жить нормальной жизнью, и Джон ненавидит каждое слово, сминает листок бумаги и обхватывает голову руками.

Крылья, странные конечности, которых он никогда не знал, кажется, инстинктивно оборачиваются вокруг него. Он желает, чтобы они этого не делали, потому что не может выносить даже их вида.

После этого Джон проживает свою жизнь на автомате. Гарри винит его. Его отец продолжает спиваться до смерти. Джон поступает на медицинский факультет, только чтобы почтить память матери и потому что дал обещание. Он видит обнаженных на улицах и знает, что должен это сделать.

Но он не будет использовать свои крылья больше, чем это будет необходимо.

На собеседовании в "Бартс" Джон позволяет врачам увидеть свои крылья, но после быстро прячет их. И даже на медицинском факультете Джон не показывает свои крылья. Его преследуют перешептывания, предположения, насколько же уродливыми должны быть его крылья, чтобы он их прятал.

Но они не уродливы. Было бы куда легче ненавидеть их, будь они таковыми. Но Джон не может позволить им иссохнуть от отсутствия ухода. Они принадлежали его матери… они принадлежали его матери… и всякий раз, стоит ему коснуться каждой белой полоски пуха, он видит в своем воображении ее лицо.

Он не ненавидит крылья других людей. Фактически, он любит их, думает, что за ними очень захватывающе наблюдать. Он постоянно задумывается, на что они должны быть похожи, какие ощущения можно испытать кончиком каждого пера. Даже когда он был маленьким, у него была привилегия проводить пальцами по крыльям родителей, спрашивая себя, вызывают ли эти легчайшие прикосновения приятные ощущения.

Джон осторожен при проведении операций на крыльях. Каждое прикосновение бережно. Его коллеги, они тоже, обращаются с каждым пациентом, словно их кожа сделана из стекла, а крылья из тончайшего шелка.

Однако же они отворачиваются от голых спин обнаженных, словно обжегшись. Они отказываются даже подумать о возможности работы с таким пациентом.

Джон видит каждый участок обнаженной кожи, покрытой шрамами или гладкой и безупречной, и думает, покажутся ли они кому-то столь же красивыми, как ему.

А потом появляется Шерлок, безумный (потрясающий) гений, обладающий самой роскошной парой черных крыльев, что он когда-либо видел, не способный летать, пристально, словно под микроскопом, разглядывающий Джона, насмехающийся над раздутой важностью чьих-то крыльев и в то же время никогда не начинающий день без дотошной чистки своих…

Шерлок, Шерлок, Шерлок…

Этот человек был предназначен для полета (он заслуживает этого), и Джон хочет быть рядом, когда наступит этот день.

И, возможно, впервые за всю свою жизнь, Джон думает, что полетит с ним.

А потом бассейн. Кровь, сожженная плоть, и Джон, кричащий от вида прикрывающего его Шерлока – разодранные отростки опадают на землю, это хуже, чем видеть, как его солдаты теряются в безумии пустыни. Он поддерживает Шерлока, нужно доставить его в какое-нибудь безопасное место (где же телефон?), а потом он…

Майкрофт. Шерлока увозят.

Наконец-то он понимает, почему мать привезла его тогда в больницу.

От этого так больно, но он не может позволить Шерлоку жить той жизнью, которая всегда была знакома ему.

Поначалу Джон Уотсон ненавидел свои крылья.

Когда они спасают Шерлоку жизнь, становятся частью детектива, столь им любимого, он больше не ненавидит.

Пламя

Экстра-сцена, когда Джон в больнице отлучился в уборную, а Шерлок, проснувшись, не обнаружил его рядом

Крик эхом разносится по коридорам (вопли на поле боя, прилив спокойствия, когда он сшивает обратно разодранную кожу, игнорируя лишенные тел крылья, пятнами лежащие на земле), и Джон уже устремляется к двери, когда медсестра преграждает ему путь.
– Это мистер Холмс, сэр…

Но Джон и так это знает, у него уходит меньше пяти минут, чтобы добежать до другого конца коридора, игнорируя боль в ноге и жжение, теперь досаждающее ему по ночам. Его рука влажно, но твердо ложится на дверную ручку. Дверь распахивается от его прикосновения, и Джон видит, что Шерлок проснулся, а другие медсестры, удерживая его на кровати, умоляют его успокоиться.

Его черные (нет, теперь белые, белые, белые, белые) крылья расправлены, бьют бедных медицинских работников по лицам. Они вскинуты, насторожены и готовы (вот только к чему?), и есть что-то животное в том, как Шерлок рычит на каждую руку, словно они разорвут его на кусочки, если им удастся прикоснуться к нему.

У Джона получается разобрать, что кричит Шерлок, только подбежав к нему и услышав: "где Джон, куда вы его забрали, где он…". Он отталкивает медсестер от Шерлока, его руки преодолевают сопротивление и смыкаются вокруг тонкой талии Шерлока, и Джон зарывается лицом в его больничный халат, ощущая, как дрожь пробегает по телу детектива.

– Тише, Шерлок, все в порядке, это всего лишь сон, все в порядке…

Никто ничего не говорит. Он даже не знает, здесь ли еще медсестры или же в страхе сбежали. Джон слышит лишь одно – быстрый стук крови в своей голове и спокойное дыхание Шерлока, когда тот медленно обвивает руками его шею.

– …хочешь рассказать, что тебе снилось? – позже спрашивает Джон, когда они переплетаются в той же кровати. Шерлок обхватил его руками и коконом из перьев обернул вокруг них обоих свои крылья.

Шерлоку наплевать на больничные правила, он утверждает, будто Майкрофт позаботится о любом невежественном идиоте или жалобах на то, что они спят в одной постели. Джон спускает все на самотек, лишь позволяет своей руке найти ладонь Шерлока под простынями.

Шерлок не отвечает, но чуть крепче обхватывает Джона и не прекращает вдыхать его запах.

(И, конечно же, он не отвечает. Он может, и способен, признать, что чувствует что-то к Джону (а Джон все еще не уверен в природе этих чувств, любовь ли это или просто жалость или что-то, по ощущениям похожее на любовь, но, ох, разве он не надеется, что это именно она…), но он не из тех, кто признает свои слабости.)

Джон спит.

Он привык к снам, заполненным выстрелами, и кровью, и сломанными крыльями.

А теперь он не видит ничего, кроме огня, ярко-оранжевого и красного, словно ржавая краснота крыльев Мориарти, в то время как преступник смеется и смеется, пока Джон ползет в огонь, истекает кровью, тянется к нему.

Он стоит там с раскинутыми руками, словно собирается упасть. Или, может быть, он обнимает языки пламени, готов поцеловать огонь и все опасности и загадки, которые тот предлагает. Глаза блестят с той же энергией, которая в первую очередь заставила Джона полюбить его, а потом все его тело окутывает стена красного цвета.

Джон прыгает за ним, ощущая, как пламя пожирает его спину, его руки, его…

– Шерлок!

Он приходит в себя, задыхаясь и пытаясь дотянуться до чего-то, чего угодно, в воздухе, когда ощущает, как к его спине прижимаются губы. Джон напрягается, задается вопросом, что происходит, когда Шерлок сдвигает руки, позволяя своим пальцам очертить находящиеся под кожей впадины на спине Джона.

– Это мое, – шепчет Шерлок, дыхание его слов призрачно оседает на шрамах. Джон задыхается и вспоминает, как впервые увидел их на фотографиях, два параллельных шрама с аккуратными маленькими стежками, навсегда там, отметка Шерлока Холмса на его теле…

– Да, – выдыхает Джон, и это кажется куда более личным, чем любое провозглашение "я люблю тебя". – Да.

Шаг

Альтернативный финал. Что если то самое Падение все же произошло бы?

Иногда Шерлоку снится падение.

Он на здании ("Бартс", именно там они впервые встретились, там все началось, и там все закончится), выше некуда. Он видит весь Лондон, крыши, линии между домами, переулки, по которым он пробегал вместе со своим блоггером. Этот город принадлежит ему. В своих снах он видел этот город охваченным огнем, и этот город принадлежит ему.

Сейчас он сдается на его милость.

Высота поражает. Он чувствует, как его ладони начинают потеть, а пульс ускоряется. Симптомы страха, но страха чего? Самой высоты? (Память подсовывает: попытка взлететь, только чтобы при падении поцеловать грязь, его крылья искалечены в коричневые пятна). Или того, что ждет внизу, когда он забудет обо всем этом?

Мориарти там, Мориарти повсюду в его разуме. Он словно мгла, вращающаяся вокруг, постоянно шепчущая о скуке и играх.

"Прыгай", – говорит он. – "Прыгай, или они выстрелят".

Он не хочет (боже, никогда не захотел бы, из-за того, что произойдет с Джоном…). Все эти прохожие, идущие по дороге, ни о чем не подозревают, они слепы к трем мужчинам на крыше, когда Шерлок хочет лишь одного: прокричать им, чтобы подняли взгляд, посмотрели наверх и наблюдали. Он задается вопросом, как массы могут быть настолько слепы, настолько бесполезны, в то время как Джон настолько отличается от них…

А Джон…

Его доктор – на самом парапете, стоит на краю пропасти, где одно касание может отправить его в падение на тротуар. Всего одного касания будет достаточно, чтобы Джон развалился на куски (и он больше не поднимется, не полетит).

Но Джон смотрит прямо перед собой, на Шерлока, руки широко раскинуты. Мориарти стоит перед ним, с направленным в лоб Шерлоку пистолетом. Их так много, красных лучей и точек, собравшихся вместе на груди Шерлока.

– Вперед, Джонни, – насмехается Мориарти. – Давай же. Двигайся. Прыгай, или твой детектив превратится в решето, и тогда с ним будет не так весело играть.

– Пошел ты, – выплевывает Джон. Но поднимает одну ногу вперед, покачиваясь в воздухе.

– Нет, – кричит Шерлок, его сердце бьется беспорядочно, нелогично. Он не может позволить Джону сделать это. У Джона больше нет его крыльев, вероятность смерти столь высока. И потом больше не будет ни чая, ни джемперов, ни обиженных выговоров, ни любящих улыбок или раздраженных вздохов, ни бинтов, ни дурацких блогов, ни Джона. Нет. Нет. Нетнетнетнетнет.

Но Джон лишь улыбается ему одной из своих особенных улыбок, хотя его глаза и печальны.

– Прости. Но я не могу позволить тебе умереть, Шерлок. Ты должен жить дальше.

– Нет, Джон, не будь идиотом, не глупи, тебе не позволено умирать…!

– Прощай, Шерлок.

И он шагает в пропасть.

– …Шерлок, Шерлок, проснись! – слышит он. Кто-то трясет его за плечи. Он открывает глаза, задыхаясь и хватая воздух перед собой, его руки натыкаются на мягкую шерсть (джемпер, износ три года. Он знает этот джемпер, Джон надевал его на следующий день после их выписки из больницы), а потом дергает Джона на себя, яростно целуя его в губы.

"Это просто сон", – тяжелый вдох. Легкий стон, и двигающиеся на ощупь руки, очерчивающие лицо Джона, плечи Джона, шрамы Джона. – "Это просто сон".

Позже Шерлок будет стоять на крыше "Бартса". Позади него на цементе будет лежать труп Джима Мориарти, из чьей головы будет вытекать кровь. Шерлок будет вглядываться в Лондон, ждать, пока не заметит на улицах маленькую фигурку Джона (он всегда будет видеть его). Его крылья будут тоскливо дрожать (чтобы взлететь, но нет, не сейчас, он не может им этого позволить. В кои-то веки он этого и не хочет).

Он вспоминает свои сны, о падении Джона. Образ Джона, размазанного по лондонским улицам.

Тогда он вынимает телефон, подносит его к уху, набирает так хорошо знакомый номер.

"Я никому не позволю воспользоваться им".

– Прощай, Джон.

@темы: Шерлок Холмс, перепост

---

оч-оч красивая история.

26.11.2012 в 13:39

Пишет  -Wintersnow-:

Перевод: Руки, которые не убивают
Название: Руки, которые не убивают
Автор: You Light The Sky
Ссылка оригинал: Not The Hands That Kill
Переводчик: -Wintersnow-
Разрешение на перевод: получено
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Пейринг: Шерлок/Джон
Рейтинг: R
Размер: мини (6201 слово в оригинале)
Дисклеймер: ни мне, ни автору ничего не принадлежит.
Размещение: строго запрещено
Саммари: Наличие крыльев не делает Шерлока Холмса ангелом-хранителем, не в том же смысле, в каком Джон Уотсон стал таковым для него.
Предупреждения авторские: вписанное в канонный мир АУ, расхождение с каноном, употребление наркотических веществ, wing!фик

Не иметь крыльев – значит быть никем. Даже будучи шестилетним мальчишкой, Шерлок понимает это, выглядывая из окна семейного лимузина, глядя на неопрятных (обнаженных, вот как сленг предписывает им называться) бездомных, сливающихся в одно на тротуарах и углах проплывающих мимо улиц. Майкрофт (крылья самого глубокого черного, отливающего синим, цвета, что он когда-либо видел) непрестанно говорит ему, что они – отбросы общества, те, кто позволил своему душевному здоровью и стремлениям увядать, пока их крылья не полиняли и не отпали, оставляя после себя (отвратительные) голые спины.

Сидящий на заднем сидении Шерлок вздрагивает, когда задумывается о такой судьбе. Он никогда такого не захочет. Его крылья прекрасны, чистейшего черного цвета, напоминающего блеск перьев ворона. Сейчас они сложены на коленях, и Майкрофт уверяет его, что крылья продолжат расти, пока он не достигнет совершеннолетия, пока не будет готов взлететь.

(Иногда он мечтает об этом – летать над Лондоном, всматриваясь в шепчущие о тайнах и загадках самые темные уголки города, и взмывать ввысь, держа в голове мысль "этот город принадлежит мне").

Его крылья – особенные, одни из немногих целиком окрашенных в один цвет. Это отличает его от других детей (безмозглые, медлительные, все они. Почему они не могут просто подумать?), и он находит облегчение в своей непохожести (пусть даже иногда в груди что-то болезненно сжимается, когда его называют выродком; пусть даже иногда он улыбается кому-то незримому, адресуя ухмылку пустому месту). У него есть его крылья, у него есть его разум, у него есть его брат, и этого достаточно.

Впервые он расправляет крылья и взмывает в небо после того, как получает одобрение родителей и брата. Шерлок, крадучись, выбирается из особняка посреди ночи и идет в семейные владения, в самую глубь рощи. Он устремляет взгляд на мерцающие звезды, концентрируясь на пустых черных пространствах между ними. Он не нервничает, хотя его пульс ускоряется (адреналин, волнение, словно при столкновении со сложной головоломкой). Он просчитывает все, он знает, что может это сделать. Он Шерлок Холмс, в конце-то концов.

И вот он разворачивает крылья, подмечает, как они сливаются с темнотой подобно свежему мазку черной краски. Шерлок взмахивает могучими крыльями, а потом…

…Он всего в нескольких дюймах над землей, чувствует, как начинают потеть ладони, сдавленный смех слетает с его губ, а потом он взлетает все выше, выше, чем бывал когда-либо раньше, выше верхушек деревьев, подобно Икару стремясь к прогалам между звездами.

Шерлок летит, и это самая удивительная вещь, что ему удалось испытать за десять лет своей жизни.

Дело Карла Пауэрса.

Он раздосадован. Его никто не слушает, даже Майкрофт, и это причиняет боль. Они насмехаются над ним. Полицейские поначалу пытаются вести себя с ним, как с любым плебейским ребенком. Но стоит им заметить его манеры и речь, как они начинают насмехаться над ним уже по-своему, щеголяя своим превосходством. Они игнорируют факты, доказательства, всё, и Шерлок неимоверно их ненавидит. Он просто хочет, чтобы все они исчезли…

Он снова бросается в поле, взмахивая крыльями. Его ноги практически отрываются от земли, кончиками пальцев касаясь вершин травинок, как вдруг Шерлок падает. Лицо горит от ссадин, а суставы надрываются криком от боли. У земли неприятный вкус, но Шерлок едва ли это замечает. Он застревает в замкнутом круге бесконечных размышлений. Его чертоги разума временно разрушены, раздроблены на несколько раскуроченных комнат, в каждой из которых эхом проносится один и тот же вопрос.

"Что произошло?
Недостаточно данных, – думает он, – необходимо выполнить несколько дополнительных попыток в разных условиях. Проверить гипотезу, соблюдать порядок действий".

Он пробует еще раз.

И еще раз.

И еще.

И каждый раз…

…Он падает.

Впервые на памяти Шерлока он плачет, а когда замечает, насколько потрепанными стали его крылья, запятнанные грязью и мелкими камешками, когда видит череду опадающих с них подобно слезам перьев, он больше не пытается.

Майкрофт уезжает получать высшее образование. Шерлок так и не забывает ему дело Карла Пауэрса, поэтому не прощается, даже не видит отбытия своего брата.

На землю падают черные перья, и на этот раз Шерлок даже не заботится о том, чтобы их поднять.

Университет – сплошь мутное пятно. Острое ощущение скуки из-за бессмысленности лекций и преподавателей, навязывающих свое бестолковое и ограниченное мнение массам впечатлительных и глупых студентов. Те же лица. Те же личности. Тупость, тупость, тупость, а потом Шерлок прекращает притворяться одним из них, прекращает попытки вписаться в общество и просто озвучивает все, что видит и вычисляет, позволяя себя ненавидеть.

Лучше быть одному. А все остальное преходяще, бесполезно.

И все равно боль, пустота никуда не уходят. Его крылья теперь неподвижны как никогда, теряют все больше перьев день за днем. Он понимает, что перестал с нетерпением ждать нового утра. Всё бессмысленно. Если такова жизнь, то в чем смысл? Одно и то же, постоянно, всегда, он не может этого перенести. Ему нужно что-то новое, что-то вдохновляющее, ему снова нужно думать, нужно дело (но нет, он вспоминает о Карле Пауэрсе, они не послушают, они никогда не слушают, а потом…)

Себастьян, его сосед по комнате, открывает для него кокаин.

Он теряется в волнах эйфории, настолько сильно напоминающих полет, что он не останавливается. Все меркнет, пока он не теряет способности видеть свои крылья, лишь формулы и детали танцуют перед глазами, лишь игра.

Его брат начинает названивать, пытаясь вмешаться. Шерлок игнорирует звонки. Он не заканчивает учебу, но это ничего, потому что он все равно умнее большинства человеческой расы. У Шерлока есть трастовый фонд. И он решает жить за его счет. В его жизни совершенно нет смысла, если он не сможет чувствовать игру.

Он болтается по Лондону в поисках головоломок, его постоянно выгоняют из съемных квартир за употребление наркотиков или высокомерное отношение, или за то и другое разом. Практически всегда за всё разом.

Однажды он настолько забывается в своем наркотическом опьянении, что, наткнувшись на место преступления и исследовав лежащие в гостиной тела, начинает сыпать всеми возможными выводами. Полицейские пытаются оттащить его, держа за руки и тщательно избегая прикосновений к обветшалым крыльям (крыльям, на которые он не смотрел годами), потому что касаться крыльев другого человека без разрешения – строжайшее табу.

Один из них (женат, но отношения уже дают трещину, намеревается стать инспектором, есть собака, может стать алкоголиком, если зайдет слишком далеко…) усаживает Шерлока в полицейскую машину и начинает орать на него за вторжение на территорию под юрисдикцией Скотланд-Ярда, за пребывание под кайфом на месте преступления, и так далее и так далее. Шерлок все это уже слышал, так что продолжает выкрикивать в лицо мужчине (как там его зовут? Лоуренс?), кем является настоящий преступник.

Его вырубают и доставляют домой.

На следующий день Шерлок лежит на диване, страдая от ломки. У него закончился кокаин, а он слишком изнурен, чтобы искать своего дилера. Всё вокруг вращается, причиняя боль. Ему хочется перекатиться и упасть в небытие. Хочется снова что-нибудь почувствовать, эйфорию…

В голове стучит, и Шерлок осознает, что звон в его ушах – не порождение галлюцинаций, а дверной звонок. Это раздражает, но он и шагу не делает, чтобы ответить (очевидно, не Майкрофт, потому как брат просто послал бы одного из своих подручных вышибить дверь; не домовладелец – у того есть ключ; не его дилер – Шерлок всегда убеждается, чтобы никто не смог проследить за ним до квартиры). Кто бы там ни был, они в конце концов (предсказуемо) уйдут. А он просто хочет лежать здесь наедине со своим суматошным сознанием.

Однако звон не прекращается. Шерлок слишком слаб, чтобы выкинуть что-нибудь в окно (свалившийся сверху предмет наверняка отвадит посетителей, всегда отваживает).

В конце концов дверь распахивается (итак, идиот снаружи все-таки понял, что Шерлок дверь прошлой ночью не запер), и тот же полицейский (крылья белые, сверху вниз оттененные серым) из прошлого вечера, глядит на него сверху вниз с отвращением и жалостью. В обычной ситуации такой взгляд вывел бы Шерлока из себя, побудил бы публично огласить весь список постыдных секретов обидчика, но на данный момент ему все равно. Ему нужна только следующая доза.

Офицер что-то говорит, но Шерлок едва ли обращает хоть какое-то внимание, вместо этого мысленно составляя список всех химических реакций с натрием, которые только может припомнить. И слышит:
– …неприятно это признавать, но Вы были чертовски правы насчет личности убийцы… Мы, то есть, я подумал, что если бы Вы могли высказать свое мнение по другим делам... как только придете в себя, конечно…

Как-там-его продолжает болтать о какой-то ерунде, но это уже не важно, потому что Шерлок слышит только одно: "Вы были чертовски правы… вы были чертовски правы… вы были…". Он подскакивает на диване, впивается в полицейского внимательным взглядом и требует все его лучшие дела разом.

Это что-то новое, и впервые со времен Карла Пауэрса Шерлок чувствует, что если бы захотел, то смог бы взлететь.

Он не хочет. Но это едва ли имеет значение. Он обрел нечто почти настолько же прекрасное, как полет. Он находит дела и распутывает их, это будоражит, заставляет весь мир расцветать яркими красками, делает его ярким и…

Однажды утром Шерлок останавливается перед зеркалом, застывает, увидев то, на что не обращал внимания последние несколько лет. Его крылья.

У них поникший вид, они напоминают скорее древнюю растрепанную метелку из связанных в пучок перьев, чем сильные, подобные вороновым, крылья, каковыми они были раньше. Его накрывает ощущение, будто кто-то выдрал их из него, на какой-то момент им овладевает чистейший страх (что если они продолжат линять? Что если окончательно отпадут? Что если он станет одним из них, обнаженных, потерянных для общества, нет, нет, только не Шерлок, он особенный, конечно же, нет…)

Он прекращает употреблять, возвращается к никотиновым пластырям.

Несмотря на регулярное взаимодействие со своей сетью бездомных, заботу о них, Шерлок никогда не задерживается рядом, воспринимая их лишь как пешек в его паутине информирования. Он не уподобится им.

Не иметь крыльев – значит быть никем.

А Шерлок Холмс – не ничтожество.

Они (то есть Салли (зеленые крылья) и Андерсон (голубиные крылья)) дают ему еще несколько прозвищ в дополнение к "выродку". Они называют его вороном или смертью с косой. Они называют его садистом-психопатом и будущим серийным убийцей. Иногда они зовут его бескрылым (потому что он никогда не взлетает во время расследований, они даже не видели ни единой попытки), и именно тогда выражение лица Шерлока приобретает смертоносный оттенок, его слова действительно могут обрезать, а угрозы обретают реальность.

Больше никто не посмеет снова назвать его бескрылым.

Джон Уотсон – отставной военный врач, по инвалидности покинувший то ли Афганистан, то ли Ирак (нужно больше данных), приехал в Госпиталь Святого Варфоломея преподавать на медицинском факультете, старый знакомый, если не друг Майка Стэнфорда, кроткий, психосоматическая хромота, вероятно, в реальной жизни поймал пулю, писатель, есть недавно разведенный старший брат-алкоголик (больше данных), и он… бескрылый.

Первым порывом Шерлока становится начать вести себя с Уотсоном как с одним из агентов своей сети бездомных, клиентом и пешкой. Но когда его мозг обрабатывает информацию, картинки складываются вместе и Шерлок понимает, что Джон Уотсон просто не может быть бескрылым. Как он может быть квалифицированным врачом, если всегда был бескрылым?

Значит, во время пребывания в Афганистане Уотсон, вероятно, полинял из-за депрессии после получения инвалидности.

И все равно, эти глаза, выправка, руки, трясущиеся не из-за посттравматического синдрома, а от жажды адреналина. Все это не является признаками сдавшегося человека. Уотсон ищет разрядки, причины снова жить. У такого человека крылья точно не отпали бы окончательно.

Вырваны? Нет. Никто не выживает, если с корнем выдрать из тела крылья. После этого до смерти остается всего несколько часов. Как вариант возможна трансплантация (или же медленная смерть), но требуется живой донор (крылья мертвых доноров разрушатся, как только будут отделены от трупа), и такой выход редок настолько же, насколько редка вероятность наличия пяти одновременно орудующих в Лондоне серийных убийц.

Значит, скрыты. Это объясняет просто кошмарную и безвкусную одежду. Огромный джемпер, вероятно, прикрывающий крылья Уотсона, какими бы они ни были. Но почему? Для Уотсона было бы куда выгоднее показывать крылья, так проще было бы найти другого потенциального соседа для съема квартиры.

Нужно больше данных.

Он наблюдает, как Салли изгибает бровь при виде голой спины Уотсона, когда они приходят на место преступления – четвертого самоубийства. Он видит гримасу отвращения на лице Андерсона, округляющиеся глаза Лестрейда. Он ждет реакции.

Но Уотсон ведет себя как ни в чем не бывало, на лице выражение легкого любопытства (а затем и восхищение, когда он хвалит Шерлока, так просто, так открыто).

От этого Шерлоку хочется наорать на весь Скотланд-Ярд, чтобы пристыжено опустили глаза, сказать им, что они недостойны даже смотреть на этого человека, который, как и они, обладает крыльями, только скрывает это.

(Шерлок отчаянно хочет спросить, почему. Но нет, не сейчас. Ему нужно дождаться идеального случая…)

Покидая место преступления, они смеются словно двое мальчишек, ловко провернувших отличную шалость. Шерлок не может перестать ухмыляться, особенно когда думает о Джоне (прекрасном, невероятном, неожиданно интересном Джоне), застрелившем ради его спасения человека. Это неслыханно. Это… это даже лучше, чем полет – быть рядом с кем-то, настолько безоговорочно преданным ему с самой первой встречи.

Китайский ресторанчик подает несравненный дим-сам, как Шерлок и предполагал. Он ухмыляется, когда слышит благодарные стоны Джона, вызванные приятной тяжестью еды в желудке. Они то и дело обмениваются взглядами, только лишь чтобы взорваться смехом или поддразнить друг друга по какому-нибудь пустяку.

Это идеальный момент: смотреть в упор на Джона и знать, что тот ничего не сможет скрыть от него (и даже не попытается, не на это ли похожа дружба? Он откладывает эту мысль до того времени, когда ему понадобится дальнейшее изучение).

Шерлок медленно вынимает что-то из кармана и кладет на стол, рядом с упаковкой палочек.

Это безупречной окраски белое перо, подобранное в здании напротив, скрытое от любопытствующих глаз Лестрейда (оно лишь для Шерлока).

Джон замирает. Плечи напрягаются, но на лице ни намека на удивление. Напротив, он смиренно улыбается.

– Я полагал, что ты об этом и так знал, – поясняет он

Шерлок не отводит взгляда:
– Почему ты их прячешь?

Джон потупляет взгляд, сжимает руки, но все равно отвечает:
– Я не могу летать, Шерлок.

Ложка выпадает из стиснутых пальцев прямиком в тарелку, разбрызгивая вокруг суп. Шерлок даже не пытается придать своему лицу привычное выражение, и так зная, что выдал свое удивление.

– Значит, психосоматическое, – сухо провозглашает он, – как и твоя нога…

– Нет, Шерлок, – мягко говорит Джон, словно утешать нужно Шерлока, – с тех самых пор, как они у меня появились, я не мог этого до конца понять. Полет, в смысле. Все еще не могу. Но это ничего, все хорошо, – быстро добавляет Джон, когда взгляд Шерлока начинает тяжелеть. – Я привык к этому, так что для меня спрятать крылья было не особо сложно. На самом деле, это многое упрощает. В армии солдаты с крыльями – куда более легкие мишени для врагов. Люди в большинстве своем только и заняты тем, что ждут прямых атак и всматриваются вперед, в то время как я подкрадываюсь к ним сзади.

"Внешний облик бескрылого заставляет людей недооценивать его. Свитера, невысокий рост, сдержанные манеры… вы бы никогда не заподозрили в Джоне Уотсоне умелого убийцу", – думает Шерлок.

Джон отодвигается на стуле (нервно, настороженно):
– Итак… значит, мы в порядке?

На какой-то миг Шерлок почти забывает, о чем вообще был их разговор. Он подается вперед:
– Мы более чем в порядке, Джон… – Он не делает паузы, больше не беспокоится о том, чтобы держать это в секрете: – Я тоже не могу летать.

Хотел бы он сказать, что эта способность переоценена (подобно дыханию), но на самом деле это не так. Но Шерлоку наплевать, покуда Джон улыбается.

Все меняется, вот только Шерлок этого еще не понимает, не осознает, пока не видит привязанную к его доктору взрывчатку. Будто дьявол (в такие вещи он больше не верит) вскрывает свои карты.

Полицейские учатся не оскорблять Джона в присутствии Шерлока, ведь в противном случае дорогие им люди могут узнать о том, что им изменяют с родственниками/незнакомцами/танцовщицами/нужное вставьте, или их жалкие секретики станут достоянием интернета. Самые непонятливые полицейские получают предупреждение в виде избиения в темном переулке, когда Шерлок платит своей сети бездомных, вешая на спину обидчика мишень.

Решившись, наконец, представить Джона Себастьяну и увидев появляющееся при взгляде на спину Джона презрение в глазах Себастьяна, Шерлок называет Джона своим "лучшим другом". Благодарный взгляд Джона намного ценнее всего унижения Себастьяна (Шерлока затопляет теплое чувство, прежде им не испытанное – знание, что кто-то рад быть названным его другом).

Когда Джон возвращается с собеседования о приеме на работу, по его лицу ясно видно, что он получил отказ. Шерлок делает вывод, что от ворот поворот ему дали из-за его показного статуса "обнаженного". Он втихомолку вынуждает Майкрофта устроить женщине неприятности (Сара, так вроде? Шерлок хотел бы быть уверен, что она не сможет ходить домой в безопасности, раз уж в его силах это организовать).

Шерлок начинает заучивать имена своих бездомных агентов, в то время как раньше в своих чертогах разума называл их лишь кодовыми "Девушка номер один" или "Старик номер сорок девять". Теперь он заботится о том, чтобы представить их Джону, потому как знает, что тот обеспечит бескрылым посильную медицинскую помощь.

Шерлока завораживает наблюдение за этими руками, способными с такой легкостью убивать, но теперь с таким состраданием исцеляющими множество бескрылых. Никто из встреченных им за всю жизнь людей даже не смотрел на обнаженного, бескрылого, как на человеческое существо.

(Никто из встреченных им за всю жизнь людей никогда не смотрел на Шерлока как на нечто потрясающее, как на человека. И даже при полной уверенности в отсутствии у себя сердца Шерлок не отрицает, что ему очень приятно это знать).

Джон не распускает крыльев на публике, но в 221Б он высвобождается из своих свитеров. Только Шерлоку позволено видеть, насколько красивы извечно спрятанные белые крылья Джона. Это ценный (и оберегаемый) секрет – то, что вид крыльев Джона Уотсона предназначен только для глаз Шерлока (и это не изменится).

Он не может перестать смотреть на них, сравнивая с собственными черными перьями. По ночам, когда Джон спит, Шерлок иногда берет в руки перо со времен Этюда в розовых тонах, проводит пальцами по пенькам, думает о том, каково было бы ощущение от погружения рук в крылья Джона, позволь тот ему это прикосновение.

Стал бы Джон стонать и вздыхать, если бы Шерлок погладил эту белую гладь? Попросил бы Джон Шерлока продолжать, молил бы о новой ласке?

Крылья Шерлока отвечают дрожью.

Сейчас они здоровее, чем когда бы то ни было с тех пор, как ему было восемь.

В конце концов Шерлок попадает в плен к китайским контрабандистам и отстреливается умозаключениями о женщине, Генерале Шань (крылья темно-красные с резкими черными штрихами). Она все больше волнуется, угрожает убить его соседа (Молли, нечаянно оказавшуюся в квартире, заскочив пригласить его на кофе... снова, плачущую Молли, чьи светло-голубые крылья раздавлены под весом).

Они собираются убить ее. Разум Шерлока начинает утверждать, что Молли – одна из немногих людей, которых он может выносить. И что бы сказал Джон, если бы Шерлок не смог ее спасти?

Он приходит в отчаяние, пытается с помощью нелепой лжи выиграть время, под всеми возможными углами выискивает возможность спасти Молли и себя. Шантаж не представляется возможным; Генерал Шань с течением времени становится все более непредсказуемой и нелогичной. Единственно возможным путем остается направить их по реальной наводке, а затем надеяться, что один из пособников отнесется к присмотру за ними достаточно халатно, чтобы Шерлок смог развязать путы и освободить Молли...

И только он собирается расколоться, как вбегает Джон со словами:
– Он не Шерлок Холмс! Это я!

Это достаточно смехотворно, чтобы отвлечь преступников. Джон внезапно стреляет одному из них в голову, в то время как остальные набрасываются на него и валят на землю. Раздаются крики. Генерал Шань с незамутненной ненавистью смотрит на Шерлока, поднимает пистолет...

Раздается выстрел.

Падает тело.

Это не Шерлок.

– Ты – идиот, – как только они приходят домой, шипит Шерлок, расхаживая по гостиной. Он опрокидывает крыльями стопки книг и стеклянные пробирки, оставшиеся после его экспериментов.

Довольный Джон направляется на кухню и возится с приготовлением чая. Рука у него на перевязи, и Джону очень повезло, что пуля не задела ничего жизненно важного и что у него было достаточно времени, чтобы другой рукой обезоружить Генерала Шань.

– Да, прекрасный способ поблагодарить за спасение твоей жизни, – мягко отвечает Джон.

– Тебя чуть не подстрелили! – Шерлок чуть ли не рычит.

– Меня и подстрелили, – Джон указывает на свою перевязь.

– Ты знаешь, о чем я! – огрызается Шерлок, минуя кресла в гостиной на пути к замызганному столу, на который Джон поставил чайник. У него в голове все еще мелькают картинки: Джон, земля у ног которого пропитывается кровью, и Шерлок, неспособный ему помочь.

Джон отставляет кружку, не отступает:
– Я сделал то, что сделал, Шерлок. Я не мог позволить тебе умереть.

– Не такой ценой, – не успокаивается Шерлок, – больше никогда...

Джон касается его плеча, и Шерлок вздрагивает. Он не осознавал, как близко подошел Джон, не вполне правильно оценил разницу в их росте. Вглядываясь в лицо Джона и усталые черты, Шерлок замечает, что стоит ему наклониться всего на пару дюймов, и он получит возможность... нет, стоп. Хватит вычислений.

– Неужели тебе не все равно? – тихий шепот.

Шерлок застывает.

У него есть на это сотни ответов, но все они просто комкаются в голове, словно застрявшая в принтере бумага, текст на которой невозможно расшифровать. Ему хочется сказать "ты идиот?" или "да, конечно, не все равно", или "ты сводишь меня с ума, заставляешь колебаться, это как падение", или "тебе не позволено покидать меня, даже не смей больше рисковать своей жизнью".

И потом, вот так просто, "ох" – ответ.

Смущенный Джон пытается спросить, что не так. Шерлок хочет ответить, но вместо этого отходит, поднимается по лестнице в свою спальню и захлопывает дверь.

Неравнодушие – это слабость, слабость, которая присуща Джону. Если Джон продолжит заботиться о нем, то погубит себя. Выход? Заставить Джона Уотсона стать равнодушным.

Жизнь в 221Б становится какой-то неловкой. Они ведут себя как часовые механические человечки, отвечая на каждую фразу коротким "да" или "нет". Они избегают смотреть друг другу в глаза. На местах преступлений Шерлок разговаривает с Джоном так отрывисто, что это становится заметно даже Лестрейду, который начинает спрашивать Джона, все ли в порядке.

Шерлок оттолкнет Джона, создаст дистанцию между ними. Это вызовет неприязнь (но не слишком сильную, он не хочет окончательно прогнать Джона. Он достаточно эгоистичен, чтобы желать вечного пребывания Джона в 221Б).

Появляется розовый телефон, предоставляя прекрасную возможность отвлечься и перенаправить всю энергию от Джона к делу. Он концентрируется на загадке, становится предельно бесстрастным. Он пропускает слова Джона мимо ушей, пытается игнорировать болезненное выражение на его лице. Вместо этого он думает о Мориарти, гениальном и увлекательном Мориарти (но все равно голос, очень похожий на Джона, шепотом напоминает ему о всех тех людях, которые погибли потому, что Шерлок был недостаточно быстр, недостаточно умен...)

Нет. Он не может об этом думать. Это необходимость. Это заставит Джона стать равнодушным. Это защитит Джона.

Не срабатывает.

– Я выжгу твое сердце, – говорит Мориарти.
А Шерлок думает лишь: "Джон".

Ничто и никогда не дается Шерлоку одновременно так тяжело и так легко, как решение выстрелить в бомбу. (Каждый угрожавший Джону человек заслуживает гибели, точно соответствующей их словам, и это стоило того, чтобы увидеть выражение глубокого шока на лице Мориарти).

Огонь вырывается за несколько ударов сердца. Шерлок едва успевает подумать, когда бросается к Джону, обхватывая его руками и вскидывая свои большие черные крылья словно щит над ними обоими.

Наличие крыльев не делает Шерлока Холмса ангелом-хранителем, не в том же смысле, в каком Джон Уотсон стал таковым для него. Но он думает, что если бы мог выбрать свое последнее действие перед смертью, то каждый раз выбирал бы защиту Джона.

("Я бы пропал без моего блоггера").

В его спине разливается боль, он горит, но не позволит огню коснуться его сердца.

В своих снах он снова летает, а Джон летит рядом с ним. Под ними полыхает пламя, охватывает весь Лондон, окрашивая серый город в жуткие оттенки оранжевого и красного.

Вместе они устремляются вниз и усмиряют его.

Шерлок приходит в себя на больничной койке. Майкрофт сидит на стуле возле него, напряженно рассматривая его, но слабость в держащих зонт пальцах выдает братское облегчение. Стоящая с другой стороны ассистентка Майкрофта печатает на своем "Блэкберри" и передает ему стакан с водой, набирая при этом какое-то сообщение (вероятно, затрагивающее захват Америки или еще что-нибудь про установление мирового господства).

Но ему до этого нет дела, он кричит:
– Где Джон? Пожар, пламя добралось до него? Где Джон, Майкрофт? Куда ты его дел?

Его брат, в виде исключения, сидит с видом смущенным, почти извиняющимся (но это невозможно, Майкрофт никогда так не выглядит, почему он пялится на Шерлока, словно тот бомба замедленного действия, словно тот потерял кого-то близкого? Это значит, что?.. Нет…)

Должно быть, доля этого отчаяния отразилась на его лице, потому что Майкрофт быстро качает головой:
– Состояние здоровья доктора Уотсона идеально, по большей части, Шерлок. Именно ты принял на себя основной удар. Ты был в критическом состоянии, и расстался бы с жизнью, если бы не…

Шерлок напрягается из-за этой нехарактерной паузы:
– Тогда если Джон в порядке, то где он? Почему он не здесь? – он обегает взглядом палату в поисках хоть какого-то признака своего соседа, но не находит ничего, кроме обычных свидетельств присутствия больничного персонала. Страх начинает бурлить в груди. Он слишком далеко отстранил Джона. Джон теперь ненавидит его за то, что не смог спасти его от Мориарти. Джон ушел. Джона нет, нет, нет…

– Шерлок, – резко произносит Майкрофт, – прежде чем ты переметнешься на свои умозаключения… возможно, тебе бы хотелось уделить время должному… наблюдению.

Шерлок чуть не принимается насмехаться над ним. Он всегда наблюдает, разве Майкрофт этого не знает? Есть кое-что поважнее, он должен найти Джона, должен умолять его… (о чем? Остаться? Простить? Какими факторами Шерлок мог бы воспользоваться, чтобы удержать его рядом с собой?)

Он пытается встать, упирается взглядом в трубки, соединяющие его вены с пакетами питательных веществ и плазмы, а потом в белые перья крыльев…

Все замирает.

Он чувствует, как краска сходит с лица, в то время как Майкрофт начинает объяснять все произошедшее медицинскими и бесстрастными выражениями, избегая его обвиняющего взгляда. Но Шерлок не слышит ничего из слов Майкрофта ("…сгорели в результате взрыва… ты был в критическом состоянии… единственный способ спасти тебя… настаивал на предоставлении помощи…"), лишь смотрит на прикрепленные к спине крылья… белые крылья…

Шерлок бросается вперед, хватает Майкрофта за воротник и рычит:
– Где он?

"Только бы он был жив", (единственный способ выжить после потери крыльев – подвергнуться операции по пересадке), "только бы он был жив", (успешными донорами могут быть только живые люди, крылья умерших доноров распадаются), "только бы он был жив", (вероятность гибели живого донора, потерявшего крылья в результате хирургического вмешательства, больше шестидесяти процентов).

Майкрофту так и не удается выдавить из себя номер палаты, прежде чем его персональный ассистент делает это за него.

Шерлок вырывает трубки из рук и немедленно бросается в коридор.

Он едва не выбивает дверь, когда находит нужную палату. На какой-то момент им овладевает страх, что там не окажется доктора, только незнакомцы или пустота. Но он с облегчением (совсем слабым, быстро замещенным гневом) видит Джона сидящим на кровати, уставившимся в окно, а теперь вот на Шерлока, широко распахнутыми глазами.

Шерлок тут же двумя шагами преодолевает разделяющее их пространство и тяжелым взглядом смотрит на друга.

– Показывай, – сурово говорит он.

Джон едва успевает моргнуть:
– Что… Шерлок…

Он сдирает с него рубашку, отрывая пуговицы и игнорируя возражения Джона насчет того, что это была одна из его самых удобных рубашек и вообще подарок от Гарри. Когда оскорбленная речь в защиту одежды сходит на нет, Шерлок разворачивает Джона и оказывается лицом к лицу с доказательствами.

Два длинных шрама, тянущихся от вершин ключиц Джона вниз на две трети его спины. Они выделяются красными и кричащими линиями на бледной коже. Шрамы широкие, грубые, пересеченные крошечными диагональными отметками там, где края плоти были сшиты вместе.

Шерлок довольно долго смотрит, прослеживая пальцами покрасневшие и чувствительные стежки (все это ради него, раньше здесь была пара прекрасных крыльев), у него не получается заглушить сдавленный всхлип.

– Почему? – кричит он, хватая Джона за руку.

Джон хранит молчание.

– Проклятье, Джон Уотсон, скажи мне сейчас же, почему ты рисковал жизнью ради меня, почему отказался от своих крыльев…?

– Ты умирал! – отвечает солдат в той же тональности. В его глазах опустошение.

"Да, умирал", – делает вывод Шерлок. Но почему? С чего бы Джону оплакивать его? Почему Джону не все равно? Почему он продолжает рисковать своей жизнью – своими крыльями – ради Шерлока? Наблюдение. Сбор фактов. Эмоции в голосе Джона, то, как взгляд Джона машинально метнулся прямо к Шерлоку, стоило ему зайти в комнату, то, как Джон хватается за него, будто он… "о".

"О".

Но Джон продолжает говорить.

– Я не мог просто позволить тебе умереть, – в его глазах какая-то дикость, и Шерлок отчаянно хочет, чтобы Джон замолчал, так что он сам смог бы объяснить свои собственные чувства. Но Джон продолжает: – Ты просишь меня жить в этом мире без тебя, Шерлок? – Он пытается сказать "нет", вот только не успевает вставить ни слова. – Потому что это ничуть не менее жестоко, чем то, как ты вел себя со мной в последние несколько недель. Я просто… Я не могу, отказываюсь возвращаться к тому, что было до нашей с тобой встречи. Я не могу этого сделать…

Шерлок впивается в его губы своими, ближе прижимает его к себе и накрывает их обоих своими крыльями (крыльями Джона). Они сползают вниз, на пол, где Шерлок пробегает руками по спине Джона, по шрамам Джона (по шрамам Шерлока).

Это величайший кайф, лучше полета, наркотиков, расследований.

Интерлюдия… До пробуждения Шерлока

– Он умирает, мистер Холмс. Когда взорвалась бомба, крылья полностью сгорели. Мы вынуждены были удалить остатки плоти со спины, чтобы предотвратить заражение, но без крыльев… он не выживет, – поясняет безымянный врач.

– Тогда добудьте ему донора…

– Невозможно. Список слишком короткий, ближайший живой донор в другой стране. Людям не просто расстаться с крыльями ради незнакомцев, когда высока вероятность умереть во время процедуры, – поясняет врач, хотя Майкрофт и так все это прекрасно знает. Врач не упоминает о социальных последствиях приобретения статуса бескрылого, за что Майкрофт ему благодарен. По крайней мере, этот врач не полный идиот.

– Это совсем не хорошо. Найдите одного, любыми средствами, – Майкрофт рассматривает даже возможность подкупа или похищения. Должно же быть что-то. Что угодно.

– Недостаточно времени. Слишком долго переправляли Вашего брата в надлежащее медицинское учреждение. Времени почти не осталось. Сейчас крайний срок для операции. Если мы не найдем подходящего донора в течение часа, Ваш брат…

Майкрофт не может рассматривать эту вероятность. Сожаление накатывает на него различными картинками. Дело Карла Пауэрса. Обрыв переписки во время его учебы в университете. Наркотики. Но не это, он не может подвести Шерлока в этом…

– Я сделаю это.

Оба оборачивают головы к бывшему солдату, которому было позволено присутствовать на этой встрече. Джон Уотсон скрещивает руки на груди и не тушуется под их скептическими взглядами.

– Мистер Уотсон… – говорит врач, – вы – бескрылый, у вас нет возможности…

Уотсон стаскивает куртку и расправляет крылья (Майкрофт не удивлен, записи соответствуют увиденному), а у врача отпадает челюсть при виде их чистого белого цвета.

В то же время Майкрофт говорит:
– Это решение переменит всю Вашу жизнь. Я не могу позволить Вам сделать это ради моего брата, он никогда меня не простит…

– Я уверен, – отвечает солдат.

– Но почему?

У него не получается уразуметь, как кто-то может быть настолько хорошим, настолько святым. Это нелогично. В этом нет никакого смысла.

Солдат пожимает плечами:
– Шерлок любит свои крылья. Ему совершенно не обязательно это показывать, но если бы Вы только знали, как много часов в день он проводит за их чисткой…

Майкрофт издает нетерпеливый звук:
– Прошу Вас, Джон, полагаю, мы оба знаем, что это не настоящая причина.

Джон грустно улыбается ему:
– Понимаете, я был одним из тех нескольких невезучих, кто просто родился бескрылым, – да, понимает, это было в одном из отчетов Антеи, найденных ею в ту пору, когда они раскапывали его подноготную и оценивали, пойдет ли его присутствие на пользу поведению Шерлока. – Но так было до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать. Тогда моя мать накачала меня, и мне насильно провели операцию. Она отдала мне свои крылья и не пережила процедуру. Но, видите ли, она оставила мне письмо, объясняющие причины ее поступка. Она хотела, чтобы я построил нормальную жизнь, пошел в медицинский университет, как всегда хотел.

– Она написала "Джон, я знаю, что ты не сможешь понять это сейчас, но иногда отдать свои крылья, свою жизнь, кому-то, кого ты любишь, стоит всего. Невозможно сожалеть о подобном решении… И я не жалею". Итак, подобно своей матери, я не сожалею об этом. Шерлок собирается когда-нибудь снова взлететь, и я хочу, нет, я буду рядом, когда это произойдет.

"Я люблю его", – Майкрофт думает, что именно это будет следующей фразой солдата, но нет. Тот кивает другому присутствующему врачу, надевает обратно свою куртку, чтобы скрыть под ней белые пернатые конечности.

Но Майкрофт все еще видит их. Не белые крылья, на которые Джон позволил ему смотреть в течение нескольких драгоценных минут, а еще одну пару крыльев, сотканных из света, и больше никто их не видит.

И на протяжении удара сердца Майкрофт считает, что верит в ангелов.

Эпилог… крыльев и шрамов

– Ты готов? – широко улыбающийся, словно в рождественское утро, Джон стоит рядом с ним.

Шерлок закатывает глаза и подцепляет ремень своего спутника, притягивая его к груди, а потом обхватывает руками талию Джона. Он наклоняется, вдыхая запах шампуня со светлых волос своего солдата.

– Д-да, – неровно отвечает Джон, когда Шерлок шутливо выдыхает возле его уха. – Я так полагаю, ты тоже.

(Он вспоминает прошлую ночь, Шерлока, целующего каждый сантиметр соприкасающейся с шрамами кожи. Он вспоминает, как задыхался под легкими прикосновениями губ, ощущение пристального внимания к каждой искажающей его тело ране, выражение благоговения в глазах Шерлока, такое глубокое, такое обжигающее, что он утонул в нем…

– Они мои, – сипло шепчет Шерлок, проводя языком по красным отметинам. – Скажи это, Джон, все эти шрамы мои, всё ради меня, ты мой…

Он задыхается, чувствуя, что близок, так близок, задыхается.

"Да, да, да, всегда твой, навечно".

Они вместе достигают кульминации).

– Только не урони меня, – шутит Джон.

В ответ он получается насмешливое:
– Никогда.

Белые крылья разворачиваются.

Они летят.

Сцена до того

– Ты мог бы попробовать, знаешь ли, – после занятия любовью говорит Джон. Они вместе лежат в кровати.

Шерлок теснее обхватывает его, приглушенно бормочет что-то в ответ.

– Прости, что?

Шерлок морщит нос:
– Я сказал, что даже пробовать не хочу, пока тебя не будет рядом, – он размышляет о привидевшемся ему той ночью в госпитале сне, в котором Джон вместе с ним был в воздухе.

Джон чувствует, как изогнутые насмешливой улыбкой губы касаются его головы, и прижимается спиной к Шерлоку.
– Я буду. Если возьмешь меня с собой, когда взлетишь ввысь.

Шерлок чувствует, как пересыхает горло, и говорит:
– Конечно. Я возьму тебя с собой, куда бы ты ни пожелал, Джон Уотсон.

Ответом ему нежный поцелуй в шею.

Он привык думать, что быть бескрылым – значит быть никем.

Он ошибался.

приквел, вбоквел, альтернативный финал

@темы: Шерлок Холмс, перепост

---

Вас на самом деле здесь нет. Здесь нет никого, кроме меня - Джейн - и я один и одна в темноте!
_____
Роберт Хайнлайн "Уроборос"

@темы: Литература, Цитаты

---

так-то.

Неизбежная необходимость в самонаблюдении: если за мною кто-то наблюдает, я, естественно, тоже должен наблюдать за собой, если же никто другой не наблюдает за мною, тем внимательнее я должен наблюдать за собой сам.

Франц Кафка, дневники

@темы: Литература, Цитаты

---

Как мы увидим ниже, сюжеты (в особенности сюжеты волшебных сказок) состоят в теснейшем родстве между собой. Определить, где кончается один сюжет с его вариантами и где начинается другой, можно лишь после межсюжетного изучения сказок и точной фиксации принципа отбора сюжетов и вариантов. Между тем, этого нет. Перемещаемость элементов здесь также не принята во внимание. Работы этой школы исходят из неосознанной предпосылки, что каждый сюжет есть нечто органически-цельное, что он может быть выхвачен из ряда других сюжетов и изучаться самостоятельно.

Между тем, вполне объективное отделение одного сюжета от другого и подбор вариантов — дело совсем не простое. Сюжеты сказки так тесно связаны между собою, так переплетаются друг с другом, что этот вопрос требует специального предварительного изучения раньше выделения сюжетов.
*
Таким образом, мы видим, что с классификацией сказки дело обстоит не совсем благополучно. А ведь классификация — одна из первых и важнейших ступеней изучения. Вспомним хотя бы, какое важное значение для ботаники имела первая научная классификация Линне. Наша наука находится еще в до-линнеевском периоде.
__________
Пропп "Морфология волшебной сказки"

@темы: Литература, Цитаты

---

Чудовище с человечьими чертами отвратительнее просто зверя, вы не находите? Это потому, что мы знаем, что такое человек, понимаем человека. Или считаем, что понимаем.
________
Стивен Кинг "Н."

@темы: Литература, Цитаты

---

Странно. Когда люди бросают близкого человека из-за романа с кем-нибудь еще, неужели они думают, что будет лучше, если они сделают вид, будто у них никого нет? Неужели они так уверены, будто брошенному человеку будет легче считать, что его бросили просто потому, что не могли его больше выносить, а зато теперь у любимого существа есть все шансы недели через две встретить какую-нибудь высокую фигуру вроде Омара Шарифа с джентльменским кейсом, в то время как бывший возлюбленный проводит вечера, рыдая при виде забытой зубной щетки? Они похожи на тех людей, которые вместо правды изобретают ложь, чтобы оправдать себя, даже если правда лучше лжи.
*
Я знаю, в чем мамин секрет: она почувствовала собственную власть. Она имеет власть над папой – он хочет, чтобы мама вернулась. Она имеет власть над Хулио, над налоговым инспектором, и все чувствуют эту власть и хотят заполучить хотя бы немного, а это делает маму ещё более неотразимой. Вот так, и все, что мне нужно сделать, – это найти кого-нибудь или что-нибудь, над чем можно иметь власть и тогда… О, боже. У меня нет власти даже над собственными волосами.
*
диеты разрабатываются не для того, чтобы их подбирать и смешивать, а для того, чтобы выбрать одну и придерживаться её. И именно это я и собираюсь сделать после того, как съем этот шоколадный круассан.
*
Шерон утверждает, что мужчины – присутствующие (т.е. Том), естественно, исключаются – так катастрофично примитивны, что скоро женщины будут держать их дома, как домашних животных, только для секса, и, судя по всему, их нельзя будет считать полноценными обитателями дома, поскольку они будут жить снаружи в будках.
*
Но если человек одинок, меньше всего ему хочется, чтобы его лучший друг завязывал конструктивные отношения с кем-нибудь еще.
____________________________________
Дневник Бриджит Джонс

@темы: хD, Литература, Цитаты

---

Лахман дал мне адрес Гарри Кана. О легендарных подвигах Кана я слышал
еще во Франции. В качестве испанского консула он появился в Провансе, когда
немецкая оккупация этого края формально окончилась и власть перешла к
созданному Гитлером правительству Виши, которое с каждым днем все
снисходительнее взирало на бесчинства немцев.
И вот в один прекрасный день Кан возник в Провансе под именем Рауля
Тенье с испанским дипломатическим паспортом в кармане. Никто не знал, откуда
у него этот паспорт. По одной версии, документы у него были французские, с
испанским штампом, удостоверяющим, что Кан - вице-консул в Бордо. Другие,
наоборот, утверждали, будто видели паспорт Кана и будто этот паспорт
испанский. Сам Кан загадочно молчал, зато он действовал. У него была машина
с дипломатическим флажком на радиаторе, элегантные костюмы и вдобавок
хладнокровие, доходившее до наглости. Он держал себя настолько блестяще, что
даже сами эмигранты уверовали, будто все у него в порядке. Хотя в
действительности все было, видимо, не в порядке.
Кан свободно ездил по стране. Самое пикантное заключалось в том, что он
путешествовал как представитель другого фашистского диктатора, а тот не имел
об этом ни малейшего понятия. Скоро Кан стал сказочным героем, творившим
добрые дела. Дипломатический флажок на машине отчасти защищал Кана. А когда
его задерживали эсэсовские патрули или немецкие солдаты, он тут же кидался в
атаку, и немцы быстро шли на попятную, боясь получить взбучку от начальства.
Кан хорошо усвоил, что нацистам импонирует грубость, и за словом в карман не
лез.
При любой фашистской диктатуре страх и неуверенность царят даже в рядах
самих фашистов, особенно если они люди подневольные, так как понятие права
становится чисто субъективным и, следовательно, может быть обращено против
любого бесправного индивидуума, коль скоро его поступки перестают
соответствовать меняющимся установкам. Кан играл на трусости фашистов, ибо
знал, что трусость в соединении с жестокостью как раз и являются логическим
следствием любой тирании.
Он был связан с движением Сопротивления. По всей видимости, именно
подпольщики снабдили его деньгами и машиной, а главное, бензином. Бензина
Кану всегда хватало, хотя в то время он был чрезвычайно дефицитен. Кан
развозил листовки и первые подпольные газеты - двухполосные листки
небольшого формата. Мне был известен такой случай: однажды немецкий патруль
остановил Кана, чтобы обыскать его машину, которая как на грех была набита
нелегальной литературой. Но Кан поднял такой скандал, что немцы спешно
ретировались: можно было подумать, что они схватили за хвост гадюку. Однако
на этом Кан не успокоился: он погнался за солдатами и пожаловался на них в
ближайшей комендатуре, предварительно избавившись, правда, от опасной
литературы. Кан добился того, что немецкий офицер извинился перед ним за
бестолковость своих подчиненных. Утихомирившись, Кан покинул комендатуру,
попрощался, как положено фалангисту, и в ответ услышал бодрое "Хайль
Гитлер!" А немного погодя он обнаружил, что в машине у него все еще лежат
две пачки листовок.
Иногда у Кана появлялись незаполненные испанские паспорта. Благодаря им
он спас жизнь многим эмигрантам: они смогли перейти границу и скрыться в
Пиренеях. Это были люди, которых разыскивало гестапо. Кану удавалось долгое
время прятать своих подопечных во французских монастырях, а потом, при
первой возможности, эвакуировать. Я сам знаю два случая, когда Кан сумел
предотвратить насильственное возвращение эмигрантов в Германию. В первом
случае он внушил немецкому фельдфебелю, что Испания особо заинтересована в
данном лице: этот человек-де свободно владеет языками, и поэтому его хотят
использовать в качестве испанского резидента в Англии. Во втором случае Кан
действовал с помощью коньяка и рома, а потом стал угрожать охране, что
донесет на нее, обвинив во взяточничестве.
_______
Эрих Мария Ремарк "Тени в Раю"

@темы: Литература, Цитаты

---

Немного греков в наш салат

Итак, Греция.

Второй по счету книгой, но довольно скучной для меня была "Итака навсегда" Луиджи Малербы. Поначалу, читая, ты видишь просто пересказ "Одиссеи" Гомера с добавлением эмоций, но чем дальше ты читаешь, тем больше начинаешь копаться в героях. Одиссей показывается человеком, правда для которого явно не первостепенна. Он верит, что праводоподобность - это та же самая правда, и в преукрашивании нет ничего дурного и плохого. Он открывается Эвмею, пастуху, Телемаху, сыну, его узнает собака, а Пенелопе, которая ждала его так много лет, он не раскрывает себя по довольно неинтересной и туманной причине - что-то вроде "женщины все лживы". Все наше внимание уделяется их отношениям. Мы проверяем то, насколько сильно Малерба расшатал устои того общества и насколько сильно он выделил некоторые черты героев как невероятно плохие, а некоторые - наоборот. Он высмеял общество, кое-где в очень грубой и жесткой манере. Впрочем, мне книга не понравилась. Совсем.

Первой и сложной книгой я с радостью назову "Вообрази себе картину".
Джозеф Хеллер создал интересную историю истории. Или историю искусства. Описывая Аристотеля, которого рисует Рембрандт, он описывает этого греческого мыслителя как живого. Аристотель смотрит на художника из глубины своего времени, сравнивает эпохи. Весь рассказ идет от обрывов одной эпохи к другой. Читать очень сложно, потому что в одном предложении рассказывается о войне между Афинами и Спартой, а во втором - о жизни Рембрандта. Книга Хеллера тяжелая для чтения, вникать надо очень, очень сильно. Но, манипулируя фактами, автор подводит нас к мысли о том, что все в мире циклично, общество такое же, история повторяется, а люди не меняются, только подстраиваются под заново созданные правила, которые являются очень похожими на те, которые были раньше. Так, он сравнивает Афины и Спарту с Америкой и СССР, добавляет войну между другими странами времен Рембрандта, тоже проводя эту параллель. Не следует отбрасывать в сторону его личные взгляды, но, по-моему, субьективность в таком произведении - еще одна планка.
Хеллер откровенно врет. Он так часто это делает, швыряется парадоксами, почти издевается над читателем, что в конце книги подводит нас к выводу, что даже то, что он написал - величайшее в мире вранье. И все из-за человека. Человек правдив не бывает.

Обе книги не просто вот ГРЕЦИЯ. ЗАВАЛИСЬ КАК КРУТО. Это просто соотношение нынешнего с самым старым, поэтому я вполне могу себе позволить назвать это просто отличным постмодернизмом.

@темы: Литература

---

Он знал, что слова я люблю тебя означают так же я люблю тебя сильнее всех, кто когда-либо тебя любил или полюбит, а также я люблю тебя так, как никогда до этого не любил и не полюбит.
*
Я не думаю, что есть пределы тому, какой великолепной мы могли бы заставить казаться жизнь.
*
Загадка зла: почему безусловно плохие вещи случаются с безусловно хорошими людьми?

Никогда не случаются.

Загадка добра: почему безусловно хорошие вещи случаются с безусловно плохими людьми
(См. Бог)
*
- Правда, я замечательная?
- Нет.
- Почему?
- Потому что замечательных много. Можно не сомневаться, что сегодня сотни мужчин назвали своих возлюбленных замечательными, а ведь еще только полдень. Ты не как все.
- Ты хочешь сказать, что я незамечательная?
- Да.
- Ты считаешь, что я некрасивая?
- Ты неслыханно некрасивая. Тебе до красивых, как до луны.
- Я сообразительная?
- Нет. Уж точно, нет. Никогда бы этого не сказал.
- Я сексуальная?
- Нет.
- Смешная?
- Ты не смешная.
- Хорошо так?
- Нет.
- Нравится?
- Нет.
*
В Сибири есть люди, которые занимаются любовью за сотни миль друг от друга, а в Австрии есть принцесса, которая вытатуировала у себя на теле портрет возлюбленного, чтобы, подходя к зеркалу, на него любоваться, а по другую сторону Черного моря есть каменная женщина - сама я не видела, но видела моя тетя, - так вот, она ожила, потому что ее полюбил скульптор.
________
Джонатан Сафран Фоер "Полная иллюминация"

@темы: Литература, Цитаты

---

05.03.2014 в 08:23

Пишет  Бриджит Тененбаум:

©

@темы: картинки, <3, перепост

---

время охуительных репостов

12.05.2014 в 13:56

Пишет  сам себе тайлер:

Голод, Мартин/Раст
Это не я, меня заставили.

Название: Голод
Автор: сам себе тайлер
Пейринг: Мартин Харт/Раст Коул
Размер: миди (3142 слова)
Предупреждения: R за mild language, drugs, sex and no rocknroll, правила пунктуации и синтаксиса принесены в жертву ритму текста
Примечания: фанмикс к тексту
Саммари:

"... когда Раста нет рядом, вместо него не остается и свежего глотка воздуха — только силуэт, заполненный чистым вакуумом.
И Харт начинает задыхаться".

Первое, что узнает Мартин о своем новом напарнике, — тот не вписывается ни в единую из тщательно выверенных Мартином категорий людей. Харту болезненно требуется делить всех окружающих на группы, ему нравится забавляться с присвоением им рангов и званий, играться со сферами влияния. Он ощущает себя сраным Наполеоном всей своей жизни, пока впервые не встречается взглядом с бесстыдно изучающим его в упор мужчиной: насмешливо изогнутая бровь, пустой взгляд, синева сигаретного дыма. И никакого уважения, черт бы его побрал.

Детектив Раст Коул бестактно вторгается в кропотливо выстроенную и отлаженную Мартином жизнь со всеми ее границами, сомнительными системами и разделением приоритетов и мгновенно переворачивает ее с ног на голову. Он заполняет собой все свободное пространство, крадет его у Мартина, жены и детей Мартина, любовницы Мартина, работы Мартина, съедает его своим присутствием, едкими комментариями, нудными речами, запахом табака. (Пальцы-пальцы-пальцы, манжета рубашки, когда он передает ему бумаги, дыхание, когда он наклоняется и горячим шепотом разносит в пух и прах всех собравшихся на пресс-конференции, запах, запах, захах.) Казалось бы, даже тот говнюк Герачи, бывший напарник Харта, и не так был вхож в его жизнь.

Коула Харт теперь видит чаще, чем свою семью; да, того требует работа, и Мартин готов был бы с этим смириться, если бы вдруг в один прекрасный день не осознал, что когда Раста нет рядом, вместо него не остается и свежего глотка воздуха — только силуэт, заполненный чистым вакуумом.

И Харт начинает задыхаться.

*

— Черт побери, Раст, ты можешь хоть на минуту закрыть свой поганый рот? — Мартин планирует переписать статистику самых частых причин автокатастроф и на первое место поставить конченных напарников. — Как ты думаешь, почему мы с тобой не разговариваем?

Коул не меняется в лице, даже не поворачивает головы, и Мартин продолжает кипеть, стуча кулаком по рулю и вдавливая педаль газа в пол:

— А все потому, что ты — самодовольный высокомерный мудак, который считает себя умнее всех. И это не только мое мнение, имей в виду. Так что будь так умилительно добр, заткнись, а?

"Мне ровным счетом наплевать", — говорит в ответ повернутое в сторону Харта острое плечо Коула. Тот молчит, смотрит в окно, и только пальцы сжимают разложенную на коленях большую тетрадь.

— Мы с тобой не разговариваем, Марти, — от этого глухого переката согласных, обрывающегося где-то в груди Раста, у Харта будто бы взмокает спина — никто не умеет так опошлить одно только звучание твоего имени. Он крепче стискивает руль. — Только потому, что с тобой не о чем разговаривать.

И все. Жетон детектива на поясе впивается в живот, напоминая, что не стоит убивать своего нового напарника после пары месяцев совместной службы; и все же Мартин едва подавляет желание на ходу вытолкать этого ублюдка из машины и перемолоть ему кости, списав жестокое убийство на происки очередной сатанинской братии.

А что? Вряд ли найдется во всем штате хоть один человек, который стал бы беспокоиться о неожиданной гибели Раста Коула.

*

Мартин боится смотреть в глаза Коулу: есть в них что-то, не поддающееся описанию, обозначению, определению, что-то, что начинает пожирать тебя, едва задержишь взгляд дольше, чем на вежливые три секунды. Чуть замешкаешься — и вот уже видишь, как оно заполняет чернотой радужку; это не боль, и не злость, и не страх. В игре на двоих Харт всегда был плохим копом. Харт всегда раскалывал людей за считанные минуты. Харт ненавидит чего-то — и кого-то — не знать, и оттого бесится все сильнее. Но смотрит на него всегда украдкой, не желая пачкаться о темноту, что напарник излучает непрерывно, как ядерный реактор, как бомба замедленного действия.

*

Через пару недель Марти ловит себя на мысли, что, кажется, действительно волновался бы, если бы Раст вдруг пропал. Не то что бы волновался, нет. Это его точно парило бы, да, парило, но переживать из-за Раста? Да ни за что.

И слово какое-то бабское — переживать. Он же не пидор какой-нибудь, чтобы переживать.

Примерно в то же время Кесада еще раз уточняет, оставлять ли Коула на его прежнем месте службы или нет — читай между строк, "готов ли ты терпеть этого обмудка здесь, Мартин? Ты знаешь, я был бы рад отдать его назад в Техас, и пусть его там растерзают степные волки"; но Марти отказывается.

Если уж кто и имеет право прикончить Коула, то только он сам.

*

Одно из дел приводит их в большой клуб в соседнем городе; в груди пульс стучит в ритм Depeche Mode, пока Раст изображает персонального Иисуса для какого-то торчка, от которого им нужны имена по делу. Конечно, это было не так впечатляюще, как как-то раз в допросной. Мартин вспоминает разрыдавшегося паренька и одним махом опрокидывает в себя виски, сразу заказывая новую порцию. Но удивительно, как Коул умело вынимает любую информацию из любого человека, подобно тому, как другие листают энциклопедию.

Харт понятия не имеет, где сейчас Коул. С тем парнем Раст скрылся в темноте одного из коридоров, и за него даже не было желания волноваться; но вот он возвращается, извещая Мартина о своем присутствии хлопком по его плечу, отчего тот чуть не обливается остро пахнущим дерьмовым скотчем.

Раст чертовски любит и умеет врываться в чужую зону комфорта — главным образом в зону комфорта Мартина: случайно касаться пальцами запястья, задевать плечом плечо, наклоняться так близко, что Харт чувствует, как сильно Раст пахнет ничем; нормальные люди так выражают привязанность, но какая к черту привязанность, если говорить о Коуле?

Все эти нормальные слова обычных людей — симпатия, преданность, доверие — даже выдавить из себя невозможно, они цепляются за язык, горчат и в конце концов рассыпаются прахом, будто бы пугаясь самого Раста.

Он слишком много думает о Расте, подытоживает Мартин, глядя на напарника.

Коул двумя пальцами заталкивает бумажку с номерами в нагрудный карман пиджака Мартина; яркий свет прожекторов вырисовывает черты его лица красным, синим, желтым, снова красным, и Харта начинает мутить. Он говорит что-то, не слыша своего голоса, но Раст, кажется, понимает его — выводит Мартина на улицу сквозь толпы ловящих кислотно-амфетаминовые приходы людей.

Прежде чем они выходят на неосвещенную стоянку за клубом, последняя вспышка прожектора выхватывает лицо Раста, и Харт замечает: зрачки его голодно расширены, лоб влажно блестит, от него веет чьим-то острым запахом, и пульс Коула наверняка зашкаливает — Мартина тошнит от желания лично проверить, коснуться, пересчитать.

Тошнит буквально, в мусорные баки, выворачивая и сгибая пополам, и Раст даже заботливо придерживает галстук Харта, хотя это больше похоже на то, как если он собирается его задушить.

Как хорошо, что сегодня за рулем Коул. Всю дорогу до Нового Орлеана они молчат. Раст высаживает Мартина у его дома и уезжает, так и не сказав ни слова.

*

— Я терплю тебя здесь только потому, что ты умный парень, понимаешь? — Мартин яростно тычет в напарника пакетом с тако, и в траву между ними падают жирные капли масла. — Потому что ты умеешь вести эти паршивые дела. А они, — тако оскорбительно указывает куда-то в сторону городской черты, — терпят тебя только потому, что тебя терплю я. Улавливаешь?

Раст не то ухмыляется, не то скалится — с таким видом, будто нет сейчас здесь ни этой придорожной забегаловки, ни тупиковых дел, ни раздраженного Марти — и прикуривает от зажигалки, бережно укрывая от ветра огонек в ладонях.

— Улавливаю, — глубоко выдыхает он, — что ты пытаешься самоутвердиться за счет того, что здесь тебя считают опытным копом, а я — всего лишь ублюдок, змея, которую ты пригрел на своей груди.

У Марти не находится слов. Ему хочется — он не знает — ударить его, припереть к стене и избить, заставить извиниться любым способом, что угодно, что могло бы возыметь воздействие на обычного человека — но не на Раста Коула.

— Раст, ты и есть ублюдок. Конченный, прости Господи, ублюдок.

С пальцев Харта капает чертов масляный соус. Он слишком занят тем, чтобы не засрать им рубашку, и не замечает, как пристально Раст смотрит на его руки, прежде чем развернуться и пойти к машине.

— Я и не спорю, — бросает Коул за спину и ныряет в духоту "шевроле".

Чтоб он сдох.

*

Харт взрывается первый раз, когда поздним вечером — Мэгги с детьми остались у ее родителей, и Марти весь вечер смотрел футбол — Коул въезжает прямо на свежепостриженный газон на своем "форде", вываливается из-за руля и, болезный, бледный, идет к его дому. Мартин не сразу понимает, в чем дело, а когда понимает, машинально тянется туда, где обычно висит кобура с пистолетом. Пистолета нет, и в кои-то веки Коулу повезло.

— Какого хрена, а?! Немедленно проваливай с моего газона! — орет Марти и идет наперерез, со всей силы толкая Раста ладонями в грудь. Тот пошатывается, смотрит изможденно, но решительно — совсем как в тот день, когда притащился на званый ужин пьяным.

Только, черт побери, если б только он был пьян. В руке у него маленький плотный пакет, и Харт даже не хочет знать, что в нем.

— Мне нужна твоя помощь, — только и говорит Коул, тихим, скрипучим голосом, и Марти не остается ничего другого, как пустить его в дом. "Чудесно, — думает он, — чудесно. Ебучий новый год на дворе, а я и не заметил".

Когда он входит в дом, Раст уже разложил в полумраке на кухонном столе свою охуительно огромную охапку всяческого незаконного дерьма. Марти включает тусклый свет настольной лампы и только сейчас замечает, как напряжен Раст, как тяжело дышит он сквозь зубы; и только руки его действуют убийственно точно.

Сначала он рассыпает по подложке определенно точное количество одного порошка, другого, легко перемешивает их, выкладывает рядом таблетки и ампулы, надрывает упаковку шприца.

— Эй, Гордон Рамзи от наркомании, — начинает Харт, с сомнением глядя на все это добро, — почему ты не мог сделать это дома?

Набрать в шприц чего-то явно сильнодействующего из ампулы, зубами снять колпачок и вколоть себе это что-то в руку, — занимает каких-то полминуты. Раст жмурится, едва удерживается на высоком табурете, медленно выдыхая.

— Я бы не доехал.

От той простоты, с которой Раст это говорит, у Марти бежит холодок вниз по спине.

— Ты мог бы, в конце концов, остановиться где-нибудь у обочины и… — в ответ он получает такой красноречивый взгляд, мол, "спасибо за рубрику охуительных советов от детектива полиции, но я обойдусь". — Это хоть не героин?

— Нет.

Пальцы Раста уже порхают над всем этим химическим дерьмом, пересыпают что-то из одного пакетика в другой, перекладывают и раскладывают, и в конце концов убирают все это в тот же пакет вместе с использованным шприцом — не оставляя и следа.

— Мне нужно поспать у тебя, — снова эти "нужно", и "твое", и отсутствие чувства чужой территории, и никаких вопросительных интонаций, как будто Раст знает, что Марти все равно ответит "да". — Утром я уеду.

— Еще что-нибудь тебе нужно? — бесится Харт, наблюдая, как тот ложится на диван в гостиной лицом вниз, неуклюже вывернув руку (видно, как перекатываются сухие мышцы под майкой, и из-за ворота выглядывают торчащие позвонки, и Марти не уверен, что должен на это смотреть).

Несколько секунд молчания: Коул набрасывает на ноги покрывало.

— Да, — бурчит он, не поднимая головы. — Припаркуй мою машину.

Ебанутый. Просто ебанутый. Марти с силой выдыхает, стискивая и разжимая кулаки, мысленно представляя себе хруст костей и изощренные пытки.

Ему не остается ничего другого, и Коул тоже это знает. Поэтому Харт стоит еще с минуту с нечитаемым выражением лица, но идет парковать машину.

Когда он возвращается, Раста мелко колотит во сне, будто от холода — сразу и не заметить — и, вздохнув, Мартин приносит ему второе одеяло.

*

Возможно, это случилось так: тот же клуб, те же прожектора, красный-синий-желтый, пальцы на пульсе, разбавленный виски даже не жжет глотку, только будит тошноту; количество выпитого неизбежно перевалило за черту, когда все мысли путаются, сбиваются в один большой ком, который начинает жечь тебя изнутри, оседать где-то чуть ниже живота, — Мартин обычно в такие моменты ехал к Лиз, но.

Сценарий тот же: тонна бухла, какое-то задание, цепкая рука Раста на плече, жадный горящий взгляд, ноги путаются, и Марти почти падает с ног, если бы не Коул.

Если бы не гребаный Раст Коул.

Неясно, кто кого целует в пульсирующей темноте, но следом Марти вжимает Раста в шершавую грязную стену и кусает его в шею, впивается пальцами в поясницу, выкручивает запястье — мстит за каждую подколку, старается сделать ему как можно больнее, если не убить вовсе.

Коул, в свою очередь, вжимает Мартина в себя, так, что между ними не остается и дюйма свободного пространства, и подставляется, принимает на себя всю тяжесть тела беснующегося Марти, легко потирается о него, не отпуская, и кажется, ему больше ничего не нужно.

Одной рукой Коул скользит между ними, расстегивает ремень своих брюк, другой прижимая Харта к себе, и тут Мартин ловит его взгляд и холодеет: так, наверное, смотрит опасный хищник за секунду до прыжка — с жадностью, уверенностью, животным гневом.

У Марти снова кружится голова, и все проваливается в темноту. Нет, так не могло произойти.

Мартина тошнит.

*

Вот оно, Мартин понимает, что несет в себе Раст Коул: это голод, нечеловеческий голод, жадность до людских душ, жизней, смертей; Раст — как дьявольский змей, алчущий чужой крови, пожирает все сущее и самого Мартина заодно.

*

— Удивительное спокойствие даже для того, кто все воспринимает как должное, — язвит Марти после очередного "нужна помощь", и, конечно же, он помогает, и почему-то любая мысль о Коуле змеей скручивается в груди.

— Я всего лишь смирился с тем, что все это происходит именно со мной.

— Скучная у тебя, должно быть, жизнь.

Коул ничего не отвечает.

*

Так проходят дни.

*

Они слишком много времени проводят вместе, плечом к плечу, — склонившись над документами по делу или допрашивая свидетелей, и Харту кажется, что он пропитался Растом насквозь.

Вернувшись домой впервые раньше одиннадцати вечера, Харт остервенело смывает с себя грязь, и усталость, и вонь табачного дыма, — они только недавно разъехались с Растом по домам, — а Мэгги, глупая девочка Мэгги, закатывает истерику. В кои-то веки Харт работал, но ее это не останавливает, и они ссорятся в пух и прах, и ему ничего не остается, как ехать ночевать к Расту.

Мартина напрягает, как и напрягало всегда, оставаться наедине с Растом, и тем более на его территории, но другого выхода нет.

Дом угрюмо смотрит на него темными окнами, возможно, Раста здесь нет, и он поехал… куда бы ему ехать? Мартин выходит из машины и направляется к входной двери.

Стучит долго, настойчиво, попеременно заглядывая в окна; наконец Коул ему открывает — взъерошенный, босой, в тренировочных штанах, неловко сползших на край бедра, и майке. Никогда Марти не подумал бы, что Раст может выглядеть как нормальный, обычный человек — разве что кроме огромных кругов под глазами и все того же нечитаемого, пугающего взгляда.

Коул не торопится спрашивать, в чем дело; фонарь с улицы высвечивает контур его скул, нездоровый блеск в глазах и — почему-то это очень цепляет Марти — прокушенную до крови губу. Одну руку Раст держал чуть отставив, как будто чем-то испачкался, и Харт не хочет додумывать эту мысль до конца.

— Извини за вторжение, но… нельзя ли у тебя перекантоваться ночь-другую? Мы поругались с Мэгги, и…

Не дослушав, Раст уходит в темноту дома, в сторону кухни, и Марти идет за ним, осторожно прикрыв за собой дверь. Это его не касается, как же. Жизнь собственного напарника — другая Вселенная.

На кухне царит привычный высокоорганизованный раздрай: бумаги и папки на кухонном столе, пара чашек с недопитым кофе, пустая бутылка воды. Марти осматривается в сторону импровизированной спальни: кровать измята, в углу аккуратно сложена одежда, распятие на своем месте, чуть поблескивает в полумраке.

Коул тщательно моет руки в раковине, насухо вытирает полотенцем и освобождает место для непочатой бутылки виски и одного стакана.

— Я не пью, — отвечает он на незаданный вопрос, и его взгляд выражает что-то вроде "Когда ты мешаешь тразодон с метаквалоном, алкоголь — последний пассажир на этом поезде в ад". Харт не настаивает и молча опрокидывает в себя виски. Стало легче, и он наливает себе еще; Коул только смотрит, без укора или неодобрения, на руки Марти, и глаза его все еще странно блестят. Они молчат.

В комнате еще стоит острое, тяжелое послевкусие чего-то, что Марти не может идентифицировать, — но он уверен, что знает этот запах. Точно знает, и знает, что Коул тоже знает.

— Извини, что так вышло, — начинает было Марти и только еще больше усугубляет неловкость тишины. — Я… не мой день.

— Мне наплевать.

— Да, я знаю. Спасибо.

Третья порция виски, чтобы не думать ни о чем, и Марти смотрит на Раста еще раз. Тот стоит спиной к нему, уперевшись руками в столешницу, низко опустив голову, и словно не дышит.

— Все в порядке?

— Да, — глухо отзывается Коул.

— Ну, я пойду тогда, — Харт неуклюже слезает со стула и, оглянувшись последний раз, будто бы собираясь что-то сказать, уходит наверх.

У самой лестницы его настигает тяжелый, шумный выдох человека, который едва смог себя от чего-то удержать.

*

Они все же трахаются этой ночью. Когда виски не помогает уснуть, а только еще больше раскачивает мир, и Марти не выдерживает, и идет вниз за водой — тихо, чтобы не обнаружить себя. Когда нетвердой походкой ступает на кухню и слышит — Коул задыхается, казалось бы, и Харт уже хочет подойти и растормошить его, как тот издает едва слышный, тягучий стон. Когда Марти смотрит — и видит спину Раста (одни кости), пальцы, стискивающие подушку, судорожные движения. Он стоит так несколько секунд и просто смотрит, как Раст дрочит себе, пока тот наконец не поворачивается — и они встречаются взглядами.

— Потом сможешь предоставить это в суде в доказательство моей человечности, — ухмыляется Раст, и эта ухмылка выглядит откровеннее, чем все, что Харт видел до этого.

И Марти не уходит.

Коул отсасывает ему так, как никто прежде этого не делал — пусть это была бы даже самая шикарная шлюха во всей Луизиане — и уходит в душ.

Харт лежит, раскинув руки, на матрасе, и лениво курит. Они оба знают: наутро об этом будет ни слова.

Потому что Раст уже смирился, что некоторые вещи происходят именно с ним, а Марти…

Марти не против, что эти некоторые вещи касаются и его.

*

Так проходят года.

*

Избивая Раста на стоянке возле здания полицейского департамента, Мартин думает о том, почему — почему — почему тот поддается ему? потому что Марти — очередная "вещь", по стечению обстоятельств случившаяся с Растом? потому что Марти недостоин того, чтобы быть чем-то особенным в жизни других?

Ревность, гнев, непонимание — ворох эмоций кровавой пеленой застилает глаза, и Харт бьет сильнее.

*

После этого проходит еще несколько лет.

Мартин расходится с Мэгги, ссорится с дочерьми, уходит с работы, устраивается на новую работу, пьет, иногда снимает девчонку в баре, выполняет заказы, получает деньги, тратит деньги, иногда пьет свои таблетки — сердце уже не то — и в один прекрасный день понимает, что имел в виду человек, с которым они растеряли все контакты десять лет назад.

Смириться с тем, что с тобой случилась жизнь, — не значит поддаться течению. Это значит всего лишь начать жить.

Перестать убегать от себя. Перестать убегать от тех, кто оказался рядом.

Идти туда, куда ведет дорога, — от двух напористых детективов к запылившемуся делу Доры Лэнг, от него — по зацепкам, по случайным фактам, по незаметному съезду с шоссе в лес, к дому Эррола, вниз по подземельям, сюда.

Зажимая рваную рану на животе Коула, Марти вспоминает, как много раз желал ему смерти — в шутку ли, всерьез — и сейчас, когда его пожелание уже вот-вот исполнится, он боится.

Боится, что если Раст сейчас умрет, — он останется один.

*

Раст остается жив.

Время продолжает идти.



***

@темы: <3, перепост

---

15.07.2014 в 11:33

Пишет  Каприканское яблоко:

"И это прогресс..."

Продолжение.

@темы: хD, перепост

---

– Он тебе нравится?
– Да не особенно. Он меня почему-то раздражает.
Он был совсем не в ее вкусе. Небольшого роста, но не коренастый, скорее худощавый; смуглый, безусый, с очень правильными, четкими чертами лица. Глаза почти черные, но небольшие, не слишком живые, взгляд упорный, в общем странные глаза, не очень приятные. При том, что нос у него прямой, аккуратный, лоб высокий, рот хорошо очерчен, он должен бы быть красив. А его, как ни странно, красивым не назовешь. Когда Китти стала о нем задумываться, ее поразило, какие хорошие у него черты лица, если брать их по отдельности. Выражение у него было чуть язвительное. Узнав его поближе, Китти почувствовала, что ей с ним как-то неловко. В нем не было легкости.

_________
Узорный покров, Сомерсэт Моэм

@темы: Литература, Цитаты

---

Желание писать что-либо личное сюда пропало. Честно говоря, не вижу смысла в этом, уже больше года задаюсь вопросом, нахуя человеку виртуальный дневник, который все могут прочитать. Поэтому тут будут только цитаточки, рецензии и прочая хуета.

---

МОИ ПЛАНЫ НА НАСТУПАЮЩИЙ ГОД
Чего я не должна делать.
– Пить больше четырнадцати порций алкоголя и неделю.
– Курить.
– Тратить деньги на: устройства для приготовления пасты, мороженого или на другие кулинарные приспособления, которыми я никогда не буду пользоваться; книги нечитабельных авторов, которые будут стоять на полке для красоты; экзотическое нижнее белье, поскольку это бесполезно – у меня все равно нет бойфренда.
(...)
– Пребывать в мрачном настроении по поводу отсутствия бойфренда; вместо этого – вырабатывать уравновешенность, авторитетность и чувство собственного достоинства, выглядеть женщиной цельной, самодостаточной и без бойфренда, а это – лучший способ заполучить бойфренда.
*
Что я должна сделать:

– Не гулять каждый вечер, а оставаться дома, читать книги и слушать классическую музыку.

– Отдавать на благотворительность разумную часть заработанных денег.

– Быть добрее и больше помогать людям.

– Есть больше клетчатки.

– Утром вставать сразу же, как только проснусь.

– Ходить в спортзал три раза в неделю не только чтобы купить сэндвич.
*
О, боже. Почему женатые люди не могут понять, что уже давно невежливо задавать подобный вопрос? Мы же не бросаемся к ним и не орем: «Как ваша семейная жизнь? Все ещё занимаетесь сексом вместе?» Всякому известно, что, когда тебе за тридцать, ты уже не такая счастливая, веселая и легкомысленная, какой была в двадцать два, и что честный ответ, скорее всего, будет такой: «На самом деле, прошлой ночью мой женатый любовник, который, как оказалось, носит подтяжки и милый свитерок с горлышком из ангорской шерсти, сообщил мне, что он голубой (или сексуальный маньяк, наркоман, моральный импотент) и отлупил меня фаллоимитатором», и реакция: «Здорово, спасибо».
*
Разведен. Подыскивает дом в Холланд-Парк. Очевидно, с женой ему пришлось несладко. Японка. Жестокая раса.
*
Ах, ну почему я такая непривлекательная? Почему? Даже мужчина, который носит носки с пчелками, и тот считает меня ужасной. Ненавижу Новый год. Ненавижу всех.
*
Том исповедует ту теорию, что гомосексуалисты и одинокие женщины, которым за тридцать, во многом похожи: и те и другие постоянно расстраивают своих родителей, и общество смотрит на них как на ненормальных.
*
Быть женщиной – это ещё хуже, чем быть фермером. Столько всего нужно удобрять и убирать: удалять воском растительность на ногах; сбривать волосы под мышками; выщипывать брови; пятки оттирать пемзой; отросшие корни волос подкрашивать; кожу очищать скрабом и увлажнять кремом; прыщи дезинфицировать лосьоном; ногти подпиливать; ресницы красить; целлюлит массировать; мышцы живота укреплять упражнениями.
*
Очевидно, я становлюсь похожа на Мартина Эймиса – он такой страстный курильщик, что начинает мечтать о сигарете, даже когда ещё не докурил предыдущую. Это я.
*
Мама была в церкви, и было ей видение свыше (подобно видению св. Павла по дороге в Дамаск): она поняла, что викарий – гей.
– Это обычная лень, дорогая, – таково было мамино мнение по вопросу о гомосексуализме. – Они просто не хотят утруждаться, чтобы заводить отношения с противоположным полом.
*
Бросилась вниз и ликующе схватила букет, но в этот момент открылась дверь нижней квартиры и вышла Ванесса.
– У-у-у, какая прелесть, – с завистью произнесла она. – От кого это?
– Не знаю! – застенчиво ответила я, разглядывая карточку. – Ах-х-х… – и моя радость улетучилась. – Это тебе.
– Не расстраивайся. Смотри, зато это тебе, – ободрила меня Ванесса.
Это была выписка со счета в банке.

_______
Дневник Бриджит Джонс, Хелен Филдинг

@темы: хD, Литература, Цитаты

---

У меня на улице дождь.
Я проснулась в пять утра оттого, что ливень стоял стеной, и меня разбудило от этого мерного звука. Так же убаюкало обратно.
В такую погоду хочется одного: взять вещи - теплые, мягкие, уютные. Наушники. Телефон с хорошей, своей, тихой и родной музыкой. Сесть на автобус, поезд, куда-нибудь, и ехать, ехать, ехать. Просто смотреть в окно. Иногда мне кажется, что ехать в автобусе и смотреть в окно - это мое любимое занятие. Такое ожидание. Ожидание места, чуда. И мысли плывут, пока едет автобус.

@темы: ?

---

большую часть своей жизни я думала, что родитель - тот, кто никогда не ошибается.
и что делать теперь?

---

та-да-да-дааам.

@темы: картинки, Цитаты