Фуфуфу, бред. Здесь мрачно и сыро, и Лави совершенно не нравится быть не в кадре, поэтому он долго ноет Панде, что они, Книжники, являются самыми несчастными и обделенными персонажами на всю мангу. В плену у Ноев плохо – мировой кризис сказался и на них, поэтому кормят их все хуже и хуже. Лави не Уолкер, но спустя две недели поедания одной собы он готов уже быть им, лишь бы съесть что-то другое. Мысли про собу ассоциировались еще с одним азиатом с пожизненным нервным расстройством, но так уж получилось, что нынче его за глаза больше величалось «диетологом». А романтические мысли - только под вино и большущий вкусный стейк.
В один из таких жутчайших дней Лави воет и закидывает ноги на стол. Собственно, столов в комнате вообще много – кроме кровати только одни столы. Панда, зашедший к нему «в гости» во время перерывов у мангаки, скучающе покачивается на одном из таких чудных предметов мебели.
- Дед, ну что мне делать? Это же скука смертная! Инцеста в манге нет, кризис экономический ровняется мангаковскому по масштабах, записывать в Истории нечего, все деньги в карты я проиграл Микку, а кое-какие гады даже не вспоминают о моем существовании, – Лави фыркнул и закинул руки за голову. – Я есть хочу, к тому же!... Эй, что ты делаешь?! – спрашивает рыжик, слыша шорох и непонимающе выгнув бровь, понимая, что его не слушают. Панда отстраняется от своего пакета с едой и невозмутимо произносит, запихивая в рот последнюю булку:
- От поклонников.
- Что?! – ученик Историка вытаращил глаза и быстро-быстро заморгал. А после со стыдом уронил голову себе на руки и мрачно произнес. – Я только что понял, что я САМЫЙ ГЛАВНЫЙ НЕУДАЧНИК в мире, - и фыркнул, погрозив кулаком в неизвестность. – Ну вот за что мне это?! Тысячи фанатов, и никто не удосужился прислать мне хотя бы морковку! Люди, ау, совесть у вас есть?! – с укором произнес он, смотря куда-то вверх. – Даже у этого старого пердуна есть поклонники, которые о нем заботятся, а у меня нет?
«Старый пердун» изъяснился лаконично, а именно дал ученику по морде подушкой, а потом заставил смотреть на то, как он поедает огромную и вкусную палку колбасы. Лави со слезами на глазах уставился в одну точку, а потом и вовсе закрыл лицо руками. – Господи, это просто невыносимо. Небо, подай мне спасение!
Небо, видимо, устало от такого количества гневных восклицаний и сжалилось.
Тут в дверь постучали, и мрачный Камелот (его тоже не кормили), не изменяясь в пофигистически-меланхоличном выражении лица, произнес:
- К вам гость.
- Кто? – удивленно спросил Лави, склонив голову набок и вцепившись в краешек стола руками.
- Бабушка твоя, Лави. Жена Историка, - кратко сообщает Ной с таким равнодушным выражением лица, что Лави хочется его погладить по волнистым волосам и пожалеть. Все-таки сложно быть Ноем – и мир захватить, и людей уничтожить, и прожить на скудный пищевой запас…
«Интересно, откуда она взялась, жена эта, если я гей?», - с отсутствующим выражением на лице подумал Панда, но его лицо, изможденное жизненными бурями и неурядицами, не изменилось, и сам Историк ничего не сказал, кроме как:
- Пусть входит.
Сквозь дверь не входит – вваливается укутанная в плащ худощавая фигурка, и Лави только выдыхает изумленно, когда ему кажется, будто форменный плащ экзорциста на миг показался из-под этого, притворного. И оскал бабушки такой добротный, что от выражения лица такого даже у волка бы зубы заныли тут же, и он бы, поджав хвост, убежал прочь. Историк младший непроизвольно чуть откидывается назад, а, когда мимо него проносится Панда, быстрее него просекший, что к чему и уводящий Камелота в сторону, он не сразу соображает. Дверь за ними закрывается, а Лави, безумно заинтересовавшийся, подается вперед, опираясь руками о колени, и произносит украдкой:
- Бабушка, а, бабушка, а вы почему мужчина?
- Еще одно слово – урою, - искренне сознается бабушка, едва не рыча эти слова. Откидывая потрепанный плащ в сторону, Канда садится на кровать рядом с Лави и созерцает физию рыжего с любопытством мальчика-отличника, попавшего в ботанический сад с лупой. Рыжеволосый распахивает глаза радостно, улыбается широко и тянется к брюнету, неслышно вопя свое излюбленное «Юуууу!». Даже в такой сложной ситуации зеленоглазый умудряется помнить о Ноях неподалеку. Но на шею все-таки повесился. Получил в глаз, отлетел к стене, оклемался. Подполз к кровати и сел рядом с азиатом.
- Приветствие состоялось, - улыбнулся рыжеволосый, уже более спокойно созерцая Канду. Тот хмурится, смотрит в сторону недовольно, а потом пялится прямо в глаза – резко, нагло.
- Нету тебя долго. Решил, подохнешь тут, - кратко отвечает он, а Лави подпирает кулаком подбородок и лукаво спрашивает.
- Ты переживал?
- Размечтался, - лениво отвечает брюнет, закидывая ногу на ногу. – Это все Мояши, я мимо пробегал. Мне на миссию, - спокойно отвечает он, но рыжий замечает, как за прядью идеально ровно стриженных волос алеет мочка уха. И кивает понимающе, сложив руки вместе.
- Да-да, мое спасибо Аллену. Он всегда был особенно чуток, - медленно отчеканил рыжий и усмехнулся. Канда едва заметно сжал губы, фыркнул.
- Безусловно. – и, будто хотел еще что сказать, да только промолчал.
- Ты принес что-то? – спрашивает Книгочей, внимательно следя за боевым товарищем. Видит же, что бабушка с корзинкой пришла. Канда кивает и протягивает ее ему, разжимая пальцы со словами «слышал, вас не кормят», а рыжеволосый втайне любуется тем, как красиво-то корзинку упаковал наглец. И, почуяв знакомый запах еды, улыбается еще шире, быстро ее распечатывая.
- Юу, а можно я тебя расцелую? – спрашивает он, доставая пару тарелок, разномастных герметизированных коробочек и пытается угадать, что там за блюдо.
- Можно, - ровно отвечает Канда, усмехается и наблюдает за Лави уже чуть более свободно. Соскучился ведь. – Но полетишь через пару этажей вниз.
- Тогда воздержусь, - рассеянно отвечает Лави, убирает в сторону одну из тарелок, смотрит и… так и застывает с улыбкой на губах.
Соба. Сплошь и рядом одна лишь соба.
Живот рыжего урчит жалобно, но рыжеволосый заставляет себя улыбнуться еще шире и радостно произнести:
- Спасибо, Юу! Соба… давно-о-о я ее не ел, - лепечет он, а Канда достает из корзинки палочки и протягивает ему.
- Попробуй, понравится, сам…Мояши готовил, - выдавливает он и хмурится, напоминая тучу в своем смущении. Умилиться бы впору, но Историк уже помышляет над тем, что умереть приятнее. Лави кивает и начинает есть. Знакомый вкус вызывает у него слезы, а несчастный рыжеволосый мысленно скулит. Если Канда хотел ему отомстить за что-то, то он сделал это просто превосходно. Последний, кстати, непонимающе изогнул бровь и пристально вгляделся в лицо Лави.
- Ты чего плачешь-то?
- От счастья, - всхлипывает Лави, дожевывая и проглатывая еду. За стеной послышался смешок, крайне напоминающий смешок Панды. Книгочей младший шипит, а после отставляет в сторону тарелку, обнимает Канду за шею и жмурится. – Давно я не ел собу, такое разнообразие! Понравилось очень, к тому же, вкусно! – и, видя, что Юу убьет его за такое нарушение личного пространства, спрашивает мгновенно. – А как мне отблагодарить…мм… Аллена, а? – и щурится лукаво. Вместо ответа Канда смотрит на рыжего, мигом протягивает руку, надвинув бандану Лави на глаза. Поднимается, и Лави вместе с тихим фырком чувствует дыхание над ухом и слышит четкое и безапелляционное:
- Возвращайся, - и не убирает чертов клочок ткани с глаз, пока слышит шаги и скрип закрывающейся двери. Потом снимает бандану, смотрит на окружающие его тарелки с собой и решительно берет лист бумаги, карандаш и садится за стол. И пишет,
«Дорогая Хошино Кацура, хочу вам сказать, что сидеть в плену у Ноев мне решительно надоело. Ваш выбор как автора я уважаю, но все же поймите: я жертва! Нельзя ведь поступать так с самым сексапильным человеком Ордена…».
И пишет, пишет, пишет. А глаза прищурены, поза сосредоточенная и чуть напряженная.
А письмо отправить можно будет и голубем. Или просто сжечь и по ветру развеять. Если очень хотеть – поможет.