кстати, новый фандомец.
гли, пакурт. G. сопли, няшность и фиговина.
читать дальшеЧеловек не всегда знает, что ему делать с предоставленной свободой.
Курт любит своего отца, любит невероятно, так, что дыхание перехватывает. Он готов посвятить всю свою жизнь ему, потому что это – тот, кто подарил ему веру.
Но иногда он дождаться не может, пока тот не уйдет спать. В такие вечера обычно ветер хлещет по веткам, заставляя их шуметь, смывая все звуки в один только – шелестящих листьев. И когда темно так, что хоть глаза выколи, он чувствует себя одиноким как никогда. Курт выходит на балкон, не обращая внимания на дома, редких людей – он выключает свет в своей комнате. Так, чтобы не было заметно его силуэт на фоне света.
Ведь что делает человек на балконе в ночь, когда надо спать с кем-нибудь в обнимку? Что делает человек, никому не нужный?
Любит.
Темнота как-то заставляет глаза неприятно ныть, словно она еще ярче, чем свет. Ветер бьет в лицо, беспощадно треплет фирменную пижаму, и Курт ежится – всего лишь на миг, приобнимая себя за плечи и поднимая глаза вверх, в небо. Тугой комок сдавливает горло изнутри, но потом он пропускает неумолимость, холод и отстраненность мира сквозь себя. Принимает. Черное небо глядит на него единственным таким же черным глазом, а ветер почти ласково касается волос. Он переминается с одной босой ноги на другую, но глаза не отводит. Там, где-то, когда-то и кто-то, его любит. Он не знает его имени. Он просто знает, что человек, который находится сейчас внутри природы и атмосферы, внутри погоды, тоже его любит.
И Курт Хаммел делает то, что делает каждый день, когда терпеть одиночество уже невмоготу.
- Я люблю, - говорит он. – Я люблю тебя.
И стоит так пока совсем не продрогнет, вслушиваясь в приносимый порывами низменный ответ.
*
Когда Пакерман слышит, что Хаммел стоит на балконе, таращит глаза в пустоту и что-то говорит, ему хочется громко заржать и бросить в придурка чем-нибудь, чтобы прекращал корчить оскорбленную диву. Когда он слышит это впервые, ему смешно. Он гулял с друзьями неподалеку и только собрался пойти и выпить с какой-нибудь девчонкой бутылку-другую и заняться чем-то еще более приятным, а потом увидел дом Хаммела.
Он даже хватает какую-то пластмассовую деталь, которую можно было бы бросить в стекло балкона (ладно, положим, он уже немного выпил), но потом слышит «я люблю тебя» и испуганно разжимает пальцы. Чертова деталь падает ему прямо на голову, и он бы выругался, если бы не был так шокирован – мать, ему показалось, что Курт признается в любви ЕМУ. Что он его увидел.
Но когда Ноа пристраивается под балконом аккурат так, чтобы можно было рассмотреть этого…Хаммела, то уже почему-то не смешно.
И когда он слышит, что говорит Курт, сердце начинает биться неровно. Неправильно. Больно.
Он ощущает себя человеком, которого допустили в что-то чужое. Который копается едва ли не в чужом грязном белье. Но вообще-то сравнение дебильнее некуда. Потому что Пак сомневается, что слышал что-то более чистое и серьезное за всю свою жизнь. Он, конечно, в театры не ходит и особо с классикой не дружит, но слова Курта кажутся очень важными.
Ему тяжело. Ему тошно. Ему плохо. Боль Курта доносится даже до него, сквозь пелену алкогольного тумана и собственных стереотипов. Он не испытывает к кому-то ненависть, но к нему – да. И от этой брошенной вскользь фразы аж дыхание неприятно перехватывает. Ведь кто является одним из лидеров, как не он, Пакерман?
Когда Курт уходит, Пак только и делает, что едва слышно бормочет себе под нос:
- Что же в голове у тебя, Хаммел?
Вообще-то, он часто приходит туда, под балкон. Просто чтобы послушать.
*
Однажды в школьном дворе появляется щенок. Он до того милый, что некоторым ублюдкам охотно его попинать. Пакерман животных не обижает, ему это кажется не то чтобы недостойным. Просто тупым.
Курт, кажется, с ним согласен. Хаммел пару дней подряд проводит все свое свободное время с этим щенком. Конечно, потом он долго собирает со своих шмоток невидимые ворсинки и грязь, но гладить и кормить не брезгует. Но такие детские игры многих бесят – особенно когда сходятся два одиночества.
Однажды его неслабо пинают, да так, что он валится, разодрав себе ладони и колени, и под общий гогот даже приподняться не может, униженный донельзя. Щенок отбегает в сторону, но остается неподалеку, настороженно прижав уши к голове. И пытается залаять – но получается жалко.
Пакерман раздраженно швыряет тяжеленным булыжником в виновника и рявкает:
- Эй, Майк, если тебе не с кем подраться – я всегда готов! А увижу кого-то из вас, ублюдков, рядом с Хаммелом или щенком – оторву самое важное в вашей жизни! – и, в качестве доказательства, поднимает еще один камень. На него смотрят как на психа (да и есть отчего), но перечить не решаются: он выглядит бешено сейчас. Как озверевшая собака. Уходят.
Курт не сразу может подняться, ошарашенный и сбитый с толку, поэтому приходится резко и грубовато хватать его выше локтя, поставить на ноги.
- Зачем ты это сделал? – спрашивает Хаммел, рушит всю атмосферу, которую Пак успел себе напридумывать, одной из самой стандартных фраз этого века. Пак фырчит, почти по-пижонски подцепляет большими пальцами карманы брюк, закатывает глаза. Ему хочется сказать что-то приятное, что-то волнующее. Ну просто так, конечно. Не для Хаммела.
- Захотел – и сделал. Что-то есть в твоей чистоте, Хаммел, невероятно грязное. – и он понимает, что такое не говорят обычно в качестве комплимента. Курт пошатывается, слегка отстраняется, но чуть не падает.
- И что теперь? – говорит он четко, словно обвинение. Но в глазах – замешательство.
- Да что-то будем делать, - хмыкает Ноа и опять придерживает парня за плечо.
Щенка приходится забрать с собой. Но ведь Пак любит животных. Ко всему прочему, Хаммел иногда заходит поиграть с подрастающим чудищем.
*
Когда Пак слышит это дурацкое «я люблю тебя» с балкона, ему кажется, что ревность сдавливает что-то внутри. Ведь когда-нибудь Курт произнесет чье-нибудь имя.
Но когда любовь находит адресата, оба остаются довольны. В конце концов, уже почти зима, теплее стоять на балконе.