а я же названия так и не придумала.

[dosvidosfantasy]

ну, хотя те, кто мог понять, уже читал, все же темку создать можно (заодно и в честь вернувшихся ко мне дайрэ).
N/Анита. Альтернативная концовка. Что было бы, если бы в итоге Джей не решился на побег, и Анита осталась с N.

Это теперь ее дом.
Она делает пару шагов, звук их в широком коридоре слышится особо отчетливо. Словно над самым ухом. N закрывает дверь, и Анита обхватывает себя за плечи, слышит как большая сумка с ее вещами с грохотом валится на пол – мужчина обходит ее, отступает и монотонно говорит. Тут повесить куртку, тут стянуть обувь. Он помогает ей снять верхнюю одежду, и она напрягается, когда чувствует N слишком близко. Отстраняется он так же быстро, как и приближается. Подхватывает ее вещи, идет прямо по коридору к одной из комнат. Анита с ненавистью буравит взглядом прямую спину, слышит:
- Тебе тут понравится, - дежурная фраза, сказанная, кажется, с издевкой – она не уверена.
- Сомневаюсь.
*
Внешне ничего не изменилось в глобальном смысле – разве что в деталях. Ей можно приходить к отцу четыре раза в неделю – и они не знают, о чем говорить. Отец иногда начинает заводить старую песню жалобным голосом, но она просит его помолчать и притвориться, словно ничего этого нет.
Знакомые Аниты наперебой говорят о том, что она зря согласилась принять предложение. С другой стороны, этот N такой упорный, такой бережливый, с ним наверняка как за каменной стеной. Анита улыбается и говорит, что N хорош. Что он лучше, чем хочет казаться. Девушки смеются, поздравляют ее. Действительно, говорят они, такой вежливый, исполнительный, и после работы встречает.
Откуда же им со своими куриными мозгами знать, что N просто боится. J работает в министерстве любви. По-прежнему. Его, кажется, даже не понижали в должности – все обошлось. Все так, как было. Они виделись несколько раз – в глаза друг другу больно смотреть. Приходится смотреть в другую сторону и молчать. Как дети.
Когда «подруги» уходят, девушка долго сидит на своем рабочем месте, смотря на строчки текста, и ничего не видит. Ее трясет мелкой дрожью, дышать тяжело и страшно – что-то сдавливает горло. Тыльную сторону ладони она прижимает к губам, шумно выдыхает и закусывает кончики пальцев, чтобы успокоиться, отвлечься мелкой болью. Она вовремя вспоминает о том, что в кабинете есть камера, и опускает взгляд на стопку бумаг у себя под носом.
Как за каменной стеной. Точнее не скажешь.
*
Вечер в гостиной – скука смертная. Анита смотрит в небо, когда слышит:
- Он недавно приходил к вам в министерство, - голос у N ровный, но он злит ее в любом случае. Своим присутствием. Невозмутимостью. Она держит себя в руках.
- Мы с Джеком не видимся больше, - зло говорит она. За последние недели Анита сбрасывает вес – щеки впалые, глаза смотрят еще более колко и враждебно. А он ничуть не изменился.
- Глупая привычка одаривать людей именами, - медленно говорит он, словно раздумывая. Анита выдыхает и отвечает почти оживленно. Почему-то кажется, что в такой способ можно избежать унылого провождения вечера в сплошной тишине.
- Тебе тоже нужно имя: я думала над вариантами и…
- Такое имя мне не нужно, - мягко, но с нажимом произносит N, ловит ее взгляд исподлобья и отворачивается. Как же ей надоело созерцание его профиля. Жестокий. Злой. Вроде детские понятия, а столько смысла несут.
- Я живу с человеком, а не номером, - холодно замечает брюнетка. – Иначе чем ты отличаешься от остальных? Цифрой? Почему бы мне не пойти к N-666, N-823?
Он оборачивается резко, и Аните кажется, что он ее ударит.
Но только кажется.
- Ты не пойдешь, - просто говорит он, словно остальные слова забыл. Он не знает, как с ней разбираться – и Анита догадывается, что это так. Затишье.
Но ведь замечает огонек обиды у него в глазах.
Подействовало.
*
N никогда не считал себя идеалистом – это почти государственное преступление. Но теперь у него есть подозрения, что, возможно, что-то такое и затесалось к нему в голову.
Анита на себя не похожа. Чего-то не хватает. Он не может понять, но что-то смутно маячит перед его глазами, и он не успокаивается, пока не цепляется за то, что кажется причиной.
Дома она не носит праздничную одежду, не надевает подаренные им серьги, не убирает волосы в мало-мальски строгую прическу. Ему почему-то кажется, что причина в этом. В какой-то момент это кажется не просто соринкой в глазу, а целым бревном, чем-то, что так стойко мешает ему наслаждаться победой. Поэтому он ставит ее перед фактом вечером, едва они оказываются в спальне(благо, кроме камеры в гостиной у них чисто).
- Ты псих, - говорит она решительно, не подбирая слова. – Гребаный, долбанутый на всю голову ублюдок.
- На твоем месте я подбирал бы слова, - вставляет он, но девушка его не слышит.
- А ты не можешь быть на моем месте, потому что ты на месте чертового помешанного психопата, который похож на Калибана из «Коллекционера»! - рявкает она. – Я теоретически у себя дома, хотя я ненавижу этот чертов дом, и дома я не собираюсь надевать неудобное однообразное шмотьё!
Анита нервная, она не может остановиться. Все то, что приходилось сдерживать на протяжении пары месяцев, теперь вырывается сейчас. Она не замечает того, что N останавливается и молча на нее смотрит. Она мелькает у него перед глазами, бурно жестикулируя и ругаясь громко и со вкусом.
Он всегда думал, что ТАК она не выражается. Это почему-то вызывает слепую злобу. Она не должна.
- Слушай-ка, я знаю! – Анита с деланной веселостью щелкает пальцами, смотрит на него и восклицает. – У Оскара Уайльда была привычка наряжать свою жену как экспонат к каждому светскому приему. А в итоге оказалось, что он предпочитает парней! – глаза у нее блестят, она поворачивается к нему. – Слушай-ка, может, ты тоже?..
Она не успевает отшатнуться. Щека горит, на ней позорно остается красноватый след. Девушка недоверчиво прикладывает прохладную ладонь к лицу, поднимает взгляд.
- Иди спать, - говорит мужчина, выходит из спальни и тихо закрывает за собой дверь. Просто, словно и не было ничего. Конфликт исчерпан. На время. Анита сжимает зубы, отворачивается и смотрит в стену. В ней все внутри клокочет против него – тот кажется ей бесполым, чертовски ненавистным сейчас.
Внешний вид приходится менять – но в голове у N легче не становится. Словно он что-то упустил. Это было не то, что ему мешало. Однажды он убеждается в том, что это, по сути, его не заботило, и головная боль проходит.
Ему предстояло присутствовать на допросе всю ночь, но в последний момент начальство отправляет его домой. Он входит в коридор, закрывает дверь, ключи позвякивают едва слышно – и все. Дверь открывается, и Анита медленно выходит из душа, в первые несколько секунд его не замечая. Она взяла за привычку ходить как заблагорассудится в его отсутствие. В этом есть плюсы, подмечает N, рассматривая ее. Расслабленная, растрепанная, смягчившаяся, в своем идиотском свитере (ему удавалось чудом отделять его от ее общего образа) и с мокрыми после душа волосами. Возможно, даже податлива, и это почему-то цепляет больше всего. Анита его не ждала; она растерянно моргает, хмурится и переминается с ноги на ногу, словно пытаясь подобрать слова. Ага, тут-то и оно, думает N, спокойствие свое нацепить забыла.
Пожалуй, так ей лучше, прикидывает он, привлекая девушку к себе.
*
Когда они лежат на кровати, а постель поправлять совершенно лень, чуда не происходит. Анита тяжело дышит – ее грудь поднимается и опускается, глаза полуприкрыты. Она медленно восстанавливает дыхание, как-то сжимаясь и словно чего-то ожидая. N изучает потолок и медленно проводит ладонью вдоль лица. Отсутствие опыта у Аниты не отвращает, напротив – успокаивает что-то собственническое внутри, и ревность сворачивается в груди и засыпает до поры до времени. Девушка неслышно отворачивается, отодвигаясь на самый край, и натягивает одеяло до подбородка.
Кровать определенно слишком большая.
*
С Анитой всегда много проблем.
Она обрывает поцелуй, на удивление легко выворачивается из его объятий и отступает. Краска прилила к щекам, но смотрит остро – стало быть, упрямится.
В этом доме слишком много стен. Анита шипит, ударяясь затылком, и смотрит исподлобья, оказываясь в опасной близости к нему. N хмурится, поддается внезапному порыву и протягивает руку, очерчивает сжатые губы. У него взгляд темнеет – и Анита замечает это мгновенно (четыре месяца под одной крышей дают о себе знать), говорит быстро:
- Не хочу. Не умею. Не буду, - голос демонстративно ровный и уверенный. Нервничает.
Он устало смотрит на нее и говорит фразу, смутно бывавшую у нее в голове в шуточном варианте:
- Захочешь. Научу. Будешь.
Только теперь почему-то не смешно.
К чему оглядываться на тоталитарные порядки, если дома своя система в лице одного человека?
К слову о системе.
Анита по-прежнему таскает книги к себе и складирует их в своем шкафу под обувными ящиками. N как-то заглядывал туда, но ничего не берет. Есть то, что он сделать не может – решительно отстранить ее от работы и той мятежной части ее самой, за которую она так держится.
Но количество книг надо регулировать.
Анита привыкла к нему. Она только вскидывает брови, когда он забирает книгу (обложка – «Успехи в производстве», но вряд ли там есть хоть слово о производстве), но не вздрагивает и не ежится.
- Ты видел это и раньше.
- Видел, - он не отрицает, кивает, смотрит сверху вниз. Они в гостиной, и он внимательно следит за тем, чтобы книга не оказалась в обзоре камеры. – Уничтожай их после прочтения.
Анита не возражает – так или иначе, а она догадывается, что причина должна быть. Она и есть. N не мог понять, откуда столько доносов, но они были. Приходилось заниматься делом еще более внимательно, еще тщательнее. С этим проблем не было, но проследить следовало.
- Я должна знать, - хмурится она, - и что-то делать.
- Ты никому не должна, кроме меня, - резко обрывает он ее, мотает головой, - разница в том, что я вижу и знаю, извлекаю выгоду из знаний. Ты видишь и знаешь, а сама грезишь наяву. Ты этого еще не поняла.
Он возвращает книгу и, когда их пальца соприкасаются, Анита не спешит отдергивать руку.
- Если бы у тебя было больше смелости, чтобы пойти против, было бы лучше.
*
Он не умеет разговаривать с людьми. Вообще. Его «ужин был хорошим» почти созвучно с «я должен знать, что за яд ты подсыпала в мою еду», а вопрос «Как прошел день?» можно было бы переделать в «Твой рабочий день. По часам».
Совместный вечер – он на диване, а она – в кресле. Молчание и какая-то дурацкая, неуместная неловкость. Анита садится рядом, забирается с ногами и раскрывает книгу. Она краем глаза замечает растерянность, автоматический резкий поворот головы, но виду не подает. Он колеблется, атмосфера в комнате напряженная, резать можно.
- Что случилось?
Она закатывает глаза.
- Господи. Молчи. Просто молчи. Все хорошо.
Возможно, что-то у них и получится.
*
Однажды он уехал дня на три – и возвратился глухой ночью, часа в три, позвякивая ключами и
Она ждала его. Не пила чай, а не спала полночи, хотя уверяла потом в противоположном. Он входит тихо, видит ее в спальне, прислонившейся к окну – с этой стороны всегда можно было разглядеть дорогу, которой он возвращался. Сперва непонятно, почему она не реагирует, а потом он замечает – так и задремала, полусидя на подоконнике в опасном положении. Осторожно касается ее плеча, и Анита тут же вздрагивает, едва не сваливаясь – подстраховка в виде чужих рук спасает. Он видит покрасневшие от недосыпа глаза, никак это не комментирует. Девушка моргает растерянно, хочет как-то возразить, но не находит ни сил, ни желания. Обхватывает руками в ответ и расслабляется.
И винить впору бы, потому что она знает, что работник министерства любви не может работать на благо всем. На благо кому-то, кроме системы, конечно. Но не винит – молчит. И в клубке этой иррациональной логики внутри черепной коробки оседает пыль – она старается не анализировать эту часть собственного сознания.
*
Через пару дней он случайно находит превосходно зашифрованное письмо – кажется, ей было чем заняться в момент его отсутствия. Он уже знает, что это – дешифратор работает на «ура», перед глазами постают обрывки текста, но вчитываться он не собирается. N выглядывает в спальню, достает зажигалку. Анита, растянувшись на кровати, поворачивается и смотрит на него. Он даже не моргает, когда подносит зажженный огонек к бумаге, и та занимается. Пока яркие языки слизывают текст, превращают бумагу в пепел, они не отводят глаза, и так и смотрят. Пока не остается маленький белый клочок бумаги. Он подходит и садится на кровать, протягивает руку и запускает пальцы в черные волосы. Потянет вниз, заставив запрокинуть голову или почти мягко пропустит между пальцев и заправит прядь за ухо – неизвестно.
Все это когда-нибудь закончится, думает он. Когда кто-то один проломит сознание другому.