12.05.2014 в 13:56
Пишет сам себе тайлер:Голод, Мартин/Раст
Это не я, меня заставили.
Название: Голод
Автор: сам себе тайлер
Пейринг: Мартин Харт/Раст Коул
Размер: миди (3142 слова)
Предупреждения: R за mild language, drugs, sex and no rocknroll, правила пунктуации и синтаксиса принесены в жертву ритму текста
Примечания: фанмикс к тексту
Саммари:
читать дальше
URL записиЭто не я, меня заставили.
Название: Голод
Автор: сам себе тайлер
Пейринг: Мартин Харт/Раст Коул
Размер: миди (3142 слова)
Предупреждения: R за mild language, drugs, sex and no rocknroll, правила пунктуации и синтаксиса принесены в жертву ритму текста
Примечания: фанмикс к тексту
Саммари:
"... когда Раста нет рядом, вместо него не остается и свежего глотка воздуха — только силуэт, заполненный чистым вакуумом.
И Харт начинает задыхаться".
И Харт начинает задыхаться".
читать дальше
Первое, что узнает Мартин о своем новом напарнике, — тот не вписывается ни в единую из тщательно выверенных Мартином категорий людей. Харту болезненно требуется делить всех окружающих на группы, ему нравится забавляться с присвоением им рангов и званий, играться со сферами влияния. Он ощущает себя сраным Наполеоном всей своей жизни, пока впервые не встречается взглядом с бесстыдно изучающим его в упор мужчиной: насмешливо изогнутая бровь, пустой взгляд, синева сигаретного дыма. И никакого уважения, черт бы его побрал.
Детектив Раст Коул бестактно вторгается в кропотливо выстроенную и отлаженную Мартином жизнь со всеми ее границами, сомнительными системами и разделением приоритетов и мгновенно переворачивает ее с ног на голову. Он заполняет собой все свободное пространство, крадет его у Мартина, жены и детей Мартина, любовницы Мартина, работы Мартина, съедает его своим присутствием, едкими комментариями, нудными речами, запахом табака. (Пальцы-пальцы-пальцы, манжета рубашки, когда он передает ему бумаги, дыхание, когда он наклоняется и горячим шепотом разносит в пух и прах всех собравшихся на пресс-конференции, запах, запах, захах.) Казалось бы, даже тот говнюк Герачи, бывший напарник Харта, и не так был вхож в его жизнь.
Коула Харт теперь видит чаще, чем свою семью; да, того требует работа, и Мартин готов был бы с этим смириться, если бы вдруг в один прекрасный день не осознал, что когда Раста нет рядом, вместо него не остается и свежего глотка воздуха — только силуэт, заполненный чистым вакуумом.
И Харт начинает задыхаться.
*
— Черт побери, Раст, ты можешь хоть на минуту закрыть свой поганый рот? — Мартин планирует переписать статистику самых частых причин автокатастроф и на первое место поставить конченных напарников. — Как ты думаешь, почему мы с тобой не разговариваем?
Коул не меняется в лице, даже не поворачивает головы, и Мартин продолжает кипеть, стуча кулаком по рулю и вдавливая педаль газа в пол:
— А все потому, что ты — самодовольный высокомерный мудак, который считает себя умнее всех. И это не только мое мнение, имей в виду. Так что будь так умилительно добр, заткнись, а?
"Мне ровным счетом наплевать", — говорит в ответ повернутое в сторону Харта острое плечо Коула. Тот молчит, смотрит в окно, и только пальцы сжимают разложенную на коленях большую тетрадь.
— Мы с тобой не разговариваем, Марти, — от этого глухого переката согласных, обрывающегося где-то в груди Раста, у Харта будто бы взмокает спина — никто не умеет так опошлить одно только звучание твоего имени. Он крепче стискивает руль. — Только потому, что с тобой не о чем разговаривать.
И все. Жетон детектива на поясе впивается в живот, напоминая, что не стоит убивать своего нового напарника после пары месяцев совместной службы; и все же Мартин едва подавляет желание на ходу вытолкать этого ублюдка из машины и перемолоть ему кости, списав жестокое убийство на происки очередной сатанинской братии.
А что? Вряд ли найдется во всем штате хоть один человек, который стал бы беспокоиться о неожиданной гибели Раста Коула.
*
Мартин боится смотреть в глаза Коулу: есть в них что-то, не поддающееся описанию, обозначению, определению, что-то, что начинает пожирать тебя, едва задержишь взгляд дольше, чем на вежливые три секунды. Чуть замешкаешься — и вот уже видишь, как оно заполняет чернотой радужку; это не боль, и не злость, и не страх. В игре на двоих Харт всегда был плохим копом. Харт всегда раскалывал людей за считанные минуты. Харт ненавидит чего-то — и кого-то — не знать, и оттого бесится все сильнее. Но смотрит на него всегда украдкой, не желая пачкаться о темноту, что напарник излучает непрерывно, как ядерный реактор, как бомба замедленного действия.
*
Через пару недель Марти ловит себя на мысли, что, кажется, действительно волновался бы, если бы Раст вдруг пропал. Не то что бы волновался, нет. Это его точно парило бы, да, парило, но переживать из-за Раста? Да ни за что.
И слово какое-то бабское — переживать. Он же не пидор какой-нибудь, чтобы переживать.
Примерно в то же время Кесада еще раз уточняет, оставлять ли Коула на его прежнем месте службы или нет — читай между строк, "готов ли ты терпеть этого обмудка здесь, Мартин? Ты знаешь, я был бы рад отдать его назад в Техас, и пусть его там растерзают степные волки"; но Марти отказывается.
Если уж кто и имеет право прикончить Коула, то только он сам.
*
Одно из дел приводит их в большой клуб в соседнем городе; в груди пульс стучит в ритм Depeche Mode, пока Раст изображает персонального Иисуса для какого-то торчка, от которого им нужны имена по делу. Конечно, это было не так впечатляюще, как как-то раз в допросной. Мартин вспоминает разрыдавшегося паренька и одним махом опрокидывает в себя виски, сразу заказывая новую порцию. Но удивительно, как Коул умело вынимает любую информацию из любого человека, подобно тому, как другие листают энциклопедию.
Харт понятия не имеет, где сейчас Коул. С тем парнем Раст скрылся в темноте одного из коридоров, и за него даже не было желания волноваться; но вот он возвращается, извещая Мартина о своем присутствии хлопком по его плечу, отчего тот чуть не обливается остро пахнущим дерьмовым скотчем.
Раст чертовски любит и умеет врываться в чужую зону комфорта — главным образом в зону комфорта Мартина: случайно касаться пальцами запястья, задевать плечом плечо, наклоняться так близко, что Харт чувствует, как сильно Раст пахнет ничем; нормальные люди так выражают привязанность, но какая к черту привязанность, если говорить о Коуле?
Все эти нормальные слова обычных людей — симпатия, преданность, доверие — даже выдавить из себя невозможно, они цепляются за язык, горчат и в конце концов рассыпаются прахом, будто бы пугаясь самого Раста.
Он слишком много думает о Расте, подытоживает Мартин, глядя на напарника.
Коул двумя пальцами заталкивает бумажку с номерами в нагрудный карман пиджака Мартина; яркий свет прожекторов вырисовывает черты его лица красным, синим, желтым, снова красным, и Харта начинает мутить. Он говорит что-то, не слыша своего голоса, но Раст, кажется, понимает его — выводит Мартина на улицу сквозь толпы ловящих кислотно-амфетаминовые приходы людей.
Прежде чем они выходят на неосвещенную стоянку за клубом, последняя вспышка прожектора выхватывает лицо Раста, и Харт замечает: зрачки его голодно расширены, лоб влажно блестит, от него веет чьим-то острым запахом, и пульс Коула наверняка зашкаливает — Мартина тошнит от желания лично проверить, коснуться, пересчитать.
Тошнит буквально, в мусорные баки, выворачивая и сгибая пополам, и Раст даже заботливо придерживает галстук Харта, хотя это больше похоже на то, как если он собирается его задушить.
Как хорошо, что сегодня за рулем Коул. Всю дорогу до Нового Орлеана они молчат. Раст высаживает Мартина у его дома и уезжает, так и не сказав ни слова.
*
— Я терплю тебя здесь только потому, что ты умный парень, понимаешь? — Мартин яростно тычет в напарника пакетом с тако, и в траву между ними падают жирные капли масла. — Потому что ты умеешь вести эти паршивые дела. А они, — тако оскорбительно указывает куда-то в сторону городской черты, — терпят тебя только потому, что тебя терплю я. Улавливаешь?
Раст не то ухмыляется, не то скалится — с таким видом, будто нет сейчас здесь ни этой придорожной забегаловки, ни тупиковых дел, ни раздраженного Марти — и прикуривает от зажигалки, бережно укрывая от ветра огонек в ладонях.
— Улавливаю, — глубоко выдыхает он, — что ты пытаешься самоутвердиться за счет того, что здесь тебя считают опытным копом, а я — всего лишь ублюдок, змея, которую ты пригрел на своей груди.
У Марти не находится слов. Ему хочется — он не знает — ударить его, припереть к стене и избить, заставить извиниться любым способом, что угодно, что могло бы возыметь воздействие на обычного человека — но не на Раста Коула.
— Раст, ты и есть ублюдок. Конченный, прости Господи, ублюдок.
С пальцев Харта капает чертов масляный соус. Он слишком занят тем, чтобы не засрать им рубашку, и не замечает, как пристально Раст смотрит на его руки, прежде чем развернуться и пойти к машине.
— Я и не спорю, — бросает Коул за спину и ныряет в духоту "шевроле".
Чтоб он сдох.
*
Харт взрывается первый раз, когда поздним вечером — Мэгги с детьми остались у ее родителей, и Марти весь вечер смотрел футбол — Коул въезжает прямо на свежепостриженный газон на своем "форде", вываливается из-за руля и, болезный, бледный, идет к его дому. Мартин не сразу понимает, в чем дело, а когда понимает, машинально тянется туда, где обычно висит кобура с пистолетом. Пистолета нет, и в кои-то веки Коулу повезло.
— Какого хрена, а?! Немедленно проваливай с моего газона! — орет Марти и идет наперерез, со всей силы толкая Раста ладонями в грудь. Тот пошатывается, смотрит изможденно, но решительно — совсем как в тот день, когда притащился на званый ужин пьяным.
Только, черт побери, если б только он был пьян. В руке у него маленький плотный пакет, и Харт даже не хочет знать, что в нем.
— Мне нужна твоя помощь, — только и говорит Коул, тихим, скрипучим голосом, и Марти не остается ничего другого, как пустить его в дом. "Чудесно, — думает он, — чудесно. Ебучий новый год на дворе, а я и не заметил".
Когда он входит в дом, Раст уже разложил в полумраке на кухонном столе свою охуительно огромную охапку всяческого незаконного дерьма. Марти включает тусклый свет настольной лампы и только сейчас замечает, как напряжен Раст, как тяжело дышит он сквозь зубы; и только руки его действуют убийственно точно.
Сначала он рассыпает по подложке определенно точное количество одного порошка, другого, легко перемешивает их, выкладывает рядом таблетки и ампулы, надрывает упаковку шприца.
— Эй, Гордон Рамзи от наркомании, — начинает Харт, с сомнением глядя на все это добро, — почему ты не мог сделать это дома?
Набрать в шприц чего-то явно сильнодействующего из ампулы, зубами снять колпачок и вколоть себе это что-то в руку, — занимает каких-то полминуты. Раст жмурится, едва удерживается на высоком табурете, медленно выдыхая.
— Я бы не доехал.
От той простоты, с которой Раст это говорит, у Марти бежит холодок вниз по спине.
— Ты мог бы, в конце концов, остановиться где-нибудь у обочины и… — в ответ он получает такой красноречивый взгляд, мол, "спасибо за рубрику охуительных советов от детектива полиции, но я обойдусь". — Это хоть не героин?
— Нет.
Пальцы Раста уже порхают над всем этим химическим дерьмом, пересыпают что-то из одного пакетика в другой, перекладывают и раскладывают, и в конце концов убирают все это в тот же пакет вместе с использованным шприцом — не оставляя и следа.
— Мне нужно поспать у тебя, — снова эти "нужно", и "твое", и отсутствие чувства чужой территории, и никаких вопросительных интонаций, как будто Раст знает, что Марти все равно ответит "да". — Утром я уеду.
— Еще что-нибудь тебе нужно? — бесится Харт, наблюдая, как тот ложится на диван в гостиной лицом вниз, неуклюже вывернув руку (видно, как перекатываются сухие мышцы под майкой, и из-за ворота выглядывают торчащие позвонки, и Марти не уверен, что должен на это смотреть).
Несколько секунд молчания: Коул набрасывает на ноги покрывало.
— Да, — бурчит он, не поднимая головы. — Припаркуй мою машину.
Ебанутый. Просто ебанутый. Марти с силой выдыхает, стискивая и разжимая кулаки, мысленно представляя себе хруст костей и изощренные пытки.
Ему не остается ничего другого, и Коул тоже это знает. Поэтому Харт стоит еще с минуту с нечитаемым выражением лица, но идет парковать машину.
Когда он возвращается, Раста мелко колотит во сне, будто от холода — сразу и не заметить — и, вздохнув, Мартин приносит ему второе одеяло.
*
Возможно, это случилось так: тот же клуб, те же прожектора, красный-синий-желтый, пальцы на пульсе, разбавленный виски даже не жжет глотку, только будит тошноту; количество выпитого неизбежно перевалило за черту, когда все мысли путаются, сбиваются в один большой ком, который начинает жечь тебя изнутри, оседать где-то чуть ниже живота, — Мартин обычно в такие моменты ехал к Лиз, но.
Сценарий тот же: тонна бухла, какое-то задание, цепкая рука Раста на плече, жадный горящий взгляд, ноги путаются, и Марти почти падает с ног, если бы не Коул.
Если бы не гребаный Раст Коул.
Неясно, кто кого целует в пульсирующей темноте, но следом Марти вжимает Раста в шершавую грязную стену и кусает его в шею, впивается пальцами в поясницу, выкручивает запястье — мстит за каждую подколку, старается сделать ему как можно больнее, если не убить вовсе.
Коул, в свою очередь, вжимает Мартина в себя, так, что между ними не остается и дюйма свободного пространства, и подставляется, принимает на себя всю тяжесть тела беснующегося Марти, легко потирается о него, не отпуская, и кажется, ему больше ничего не нужно.
Одной рукой Коул скользит между ними, расстегивает ремень своих брюк, другой прижимая Харта к себе, и тут Мартин ловит его взгляд и холодеет: так, наверное, смотрит опасный хищник за секунду до прыжка — с жадностью, уверенностью, животным гневом.
У Марти снова кружится голова, и все проваливается в темноту. Нет, так не могло произойти.
Мартина тошнит.
*
Вот оно, Мартин понимает, что несет в себе Раст Коул: это голод, нечеловеческий голод, жадность до людских душ, жизней, смертей; Раст — как дьявольский змей, алчущий чужой крови, пожирает все сущее и самого Мартина заодно.
*
— Удивительное спокойствие даже для того, кто все воспринимает как должное, — язвит Марти после очередного "нужна помощь", и, конечно же, он помогает, и почему-то любая мысль о Коуле змеей скручивается в груди.
— Я всего лишь смирился с тем, что все это происходит именно со мной.
— Скучная у тебя, должно быть, жизнь.
Коул ничего не отвечает.
*
Так проходят дни.
*
Они слишком много времени проводят вместе, плечом к плечу, — склонившись над документами по делу или допрашивая свидетелей, и Харту кажется, что он пропитался Растом насквозь.
Вернувшись домой впервые раньше одиннадцати вечера, Харт остервенело смывает с себя грязь, и усталость, и вонь табачного дыма, — они только недавно разъехались с Растом по домам, — а Мэгги, глупая девочка Мэгги, закатывает истерику. В кои-то веки Харт работал, но ее это не останавливает, и они ссорятся в пух и прах, и ему ничего не остается, как ехать ночевать к Расту.
Мартина напрягает, как и напрягало всегда, оставаться наедине с Растом, и тем более на его территории, но другого выхода нет.
Дом угрюмо смотрит на него темными окнами, возможно, Раста здесь нет, и он поехал… куда бы ему ехать? Мартин выходит из машины и направляется к входной двери.
Стучит долго, настойчиво, попеременно заглядывая в окна; наконец Коул ему открывает — взъерошенный, босой, в тренировочных штанах, неловко сползших на край бедра, и майке. Никогда Марти не подумал бы, что Раст может выглядеть как нормальный, обычный человек — разве что кроме огромных кругов под глазами и все того же нечитаемого, пугающего взгляда.
Коул не торопится спрашивать, в чем дело; фонарь с улицы высвечивает контур его скул, нездоровый блеск в глазах и — почему-то это очень цепляет Марти — прокушенную до крови губу. Одну руку Раст держал чуть отставив, как будто чем-то испачкался, и Харт не хочет додумывать эту мысль до конца.
— Извини за вторжение, но… нельзя ли у тебя перекантоваться ночь-другую? Мы поругались с Мэгги, и…
Не дослушав, Раст уходит в темноту дома, в сторону кухни, и Марти идет за ним, осторожно прикрыв за собой дверь. Это его не касается, как же. Жизнь собственного напарника — другая Вселенная.
На кухне царит привычный высокоорганизованный раздрай: бумаги и папки на кухонном столе, пара чашек с недопитым кофе, пустая бутылка воды. Марти осматривается в сторону импровизированной спальни: кровать измята, в углу аккуратно сложена одежда, распятие на своем месте, чуть поблескивает в полумраке.
Коул тщательно моет руки в раковине, насухо вытирает полотенцем и освобождает место для непочатой бутылки виски и одного стакана.
— Я не пью, — отвечает он на незаданный вопрос, и его взгляд выражает что-то вроде "Когда ты мешаешь тразодон с метаквалоном, алкоголь — последний пассажир на этом поезде в ад". Харт не настаивает и молча опрокидывает в себя виски. Стало легче, и он наливает себе еще; Коул только смотрит, без укора или неодобрения, на руки Марти, и глаза его все еще странно блестят. Они молчат.
В комнате еще стоит острое, тяжелое послевкусие чего-то, что Марти не может идентифицировать, — но он уверен, что знает этот запах. Точно знает, и знает, что Коул тоже знает.
— Извини, что так вышло, — начинает было Марти и только еще больше усугубляет неловкость тишины. — Я… не мой день.
— Мне наплевать.
— Да, я знаю. Спасибо.
Третья порция виски, чтобы не думать ни о чем, и Марти смотрит на Раста еще раз. Тот стоит спиной к нему, уперевшись руками в столешницу, низко опустив голову, и словно не дышит.
— Все в порядке?
— Да, — глухо отзывается Коул.
— Ну, я пойду тогда, — Харт неуклюже слезает со стула и, оглянувшись последний раз, будто бы собираясь что-то сказать, уходит наверх.
У самой лестницы его настигает тяжелый, шумный выдох человека, который едва смог себя от чего-то удержать.
*
Они все же трахаются этой ночью. Когда виски не помогает уснуть, а только еще больше раскачивает мир, и Марти не выдерживает, и идет вниз за водой — тихо, чтобы не обнаружить себя. Когда нетвердой походкой ступает на кухню и слышит — Коул задыхается, казалось бы, и Харт уже хочет подойти и растормошить его, как тот издает едва слышный, тягучий стон. Когда Марти смотрит — и видит спину Раста (одни кости), пальцы, стискивающие подушку, судорожные движения. Он стоит так несколько секунд и просто смотрит, как Раст дрочит себе, пока тот наконец не поворачивается — и они встречаются взглядами.
— Потом сможешь предоставить это в суде в доказательство моей человечности, — ухмыляется Раст, и эта ухмылка выглядит откровеннее, чем все, что Харт видел до этого.
И Марти не уходит.
Коул отсасывает ему так, как никто прежде этого не делал — пусть это была бы даже самая шикарная шлюха во всей Луизиане — и уходит в душ.
Харт лежит, раскинув руки, на матрасе, и лениво курит. Они оба знают: наутро об этом будет ни слова.
Потому что Раст уже смирился, что некоторые вещи происходят именно с ним, а Марти…
Марти не против, что эти некоторые вещи касаются и его.
*
Так проходят года.
*
Избивая Раста на стоянке возле здания полицейского департамента, Мартин думает о том, почему — почему — почему тот поддается ему? потому что Марти — очередная "вещь", по стечению обстоятельств случившаяся с Растом? потому что Марти недостоин того, чтобы быть чем-то особенным в жизни других?
Ревность, гнев, непонимание — ворох эмоций кровавой пеленой застилает глаза, и Харт бьет сильнее.
*
После этого проходит еще несколько лет.
Мартин расходится с Мэгги, ссорится с дочерьми, уходит с работы, устраивается на новую работу, пьет, иногда снимает девчонку в баре, выполняет заказы, получает деньги, тратит деньги, иногда пьет свои таблетки — сердце уже не то — и в один прекрасный день понимает, что имел в виду человек, с которым они растеряли все контакты десять лет назад.
Смириться с тем, что с тобой случилась жизнь, — не значит поддаться течению. Это значит всего лишь начать жить.
Перестать убегать от себя. Перестать убегать от тех, кто оказался рядом.
Идти туда, куда ведет дорога, — от двух напористых детективов к запылившемуся делу Доры Лэнг, от него — по зацепкам, по случайным фактам, по незаметному съезду с шоссе в лес, к дому Эррола, вниз по подземельям, сюда.
Зажимая рваную рану на животе Коула, Марти вспоминает, как много раз желал ему смерти — в шутку ли, всерьез — и сейчас, когда его пожелание уже вот-вот исполнится, он боится.
Боится, что если Раст сейчас умрет, — он останется один.
*
Раст остается жив.
Время продолжает идти.
***
Детектив Раст Коул бестактно вторгается в кропотливо выстроенную и отлаженную Мартином жизнь со всеми ее границами, сомнительными системами и разделением приоритетов и мгновенно переворачивает ее с ног на голову. Он заполняет собой все свободное пространство, крадет его у Мартина, жены и детей Мартина, любовницы Мартина, работы Мартина, съедает его своим присутствием, едкими комментариями, нудными речами, запахом табака. (Пальцы-пальцы-пальцы, манжета рубашки, когда он передает ему бумаги, дыхание, когда он наклоняется и горячим шепотом разносит в пух и прах всех собравшихся на пресс-конференции, запах, запах, захах.) Казалось бы, даже тот говнюк Герачи, бывший напарник Харта, и не так был вхож в его жизнь.
Коула Харт теперь видит чаще, чем свою семью; да, того требует работа, и Мартин готов был бы с этим смириться, если бы вдруг в один прекрасный день не осознал, что когда Раста нет рядом, вместо него не остается и свежего глотка воздуха — только силуэт, заполненный чистым вакуумом.
И Харт начинает задыхаться.
*
— Черт побери, Раст, ты можешь хоть на минуту закрыть свой поганый рот? — Мартин планирует переписать статистику самых частых причин автокатастроф и на первое место поставить конченных напарников. — Как ты думаешь, почему мы с тобой не разговариваем?
Коул не меняется в лице, даже не поворачивает головы, и Мартин продолжает кипеть, стуча кулаком по рулю и вдавливая педаль газа в пол:
— А все потому, что ты — самодовольный высокомерный мудак, который считает себя умнее всех. И это не только мое мнение, имей в виду. Так что будь так умилительно добр, заткнись, а?
"Мне ровным счетом наплевать", — говорит в ответ повернутое в сторону Харта острое плечо Коула. Тот молчит, смотрит в окно, и только пальцы сжимают разложенную на коленях большую тетрадь.
— Мы с тобой не разговариваем, Марти, — от этого глухого переката согласных, обрывающегося где-то в груди Раста, у Харта будто бы взмокает спина — никто не умеет так опошлить одно только звучание твоего имени. Он крепче стискивает руль. — Только потому, что с тобой не о чем разговаривать.
И все. Жетон детектива на поясе впивается в живот, напоминая, что не стоит убивать своего нового напарника после пары месяцев совместной службы; и все же Мартин едва подавляет желание на ходу вытолкать этого ублюдка из машины и перемолоть ему кости, списав жестокое убийство на происки очередной сатанинской братии.
А что? Вряд ли найдется во всем штате хоть один человек, который стал бы беспокоиться о неожиданной гибели Раста Коула.
*
Мартин боится смотреть в глаза Коулу: есть в них что-то, не поддающееся описанию, обозначению, определению, что-то, что начинает пожирать тебя, едва задержишь взгляд дольше, чем на вежливые три секунды. Чуть замешкаешься — и вот уже видишь, как оно заполняет чернотой радужку; это не боль, и не злость, и не страх. В игре на двоих Харт всегда был плохим копом. Харт всегда раскалывал людей за считанные минуты. Харт ненавидит чего-то — и кого-то — не знать, и оттого бесится все сильнее. Но смотрит на него всегда украдкой, не желая пачкаться о темноту, что напарник излучает непрерывно, как ядерный реактор, как бомба замедленного действия.
*
Через пару недель Марти ловит себя на мысли, что, кажется, действительно волновался бы, если бы Раст вдруг пропал. Не то что бы волновался, нет. Это его точно парило бы, да, парило, но переживать из-за Раста? Да ни за что.
И слово какое-то бабское — переживать. Он же не пидор какой-нибудь, чтобы переживать.
Примерно в то же время Кесада еще раз уточняет, оставлять ли Коула на его прежнем месте службы или нет — читай между строк, "готов ли ты терпеть этого обмудка здесь, Мартин? Ты знаешь, я был бы рад отдать его назад в Техас, и пусть его там растерзают степные волки"; но Марти отказывается.
Если уж кто и имеет право прикончить Коула, то только он сам.
*
Одно из дел приводит их в большой клуб в соседнем городе; в груди пульс стучит в ритм Depeche Mode, пока Раст изображает персонального Иисуса для какого-то торчка, от которого им нужны имена по делу. Конечно, это было не так впечатляюще, как как-то раз в допросной. Мартин вспоминает разрыдавшегося паренька и одним махом опрокидывает в себя виски, сразу заказывая новую порцию. Но удивительно, как Коул умело вынимает любую информацию из любого человека, подобно тому, как другие листают энциклопедию.
Харт понятия не имеет, где сейчас Коул. С тем парнем Раст скрылся в темноте одного из коридоров, и за него даже не было желания волноваться; но вот он возвращается, извещая Мартина о своем присутствии хлопком по его плечу, отчего тот чуть не обливается остро пахнущим дерьмовым скотчем.
Раст чертовски любит и умеет врываться в чужую зону комфорта — главным образом в зону комфорта Мартина: случайно касаться пальцами запястья, задевать плечом плечо, наклоняться так близко, что Харт чувствует, как сильно Раст пахнет ничем; нормальные люди так выражают привязанность, но какая к черту привязанность, если говорить о Коуле?
Все эти нормальные слова обычных людей — симпатия, преданность, доверие — даже выдавить из себя невозможно, они цепляются за язык, горчат и в конце концов рассыпаются прахом, будто бы пугаясь самого Раста.
Он слишком много думает о Расте, подытоживает Мартин, глядя на напарника.
Коул двумя пальцами заталкивает бумажку с номерами в нагрудный карман пиджака Мартина; яркий свет прожекторов вырисовывает черты его лица красным, синим, желтым, снова красным, и Харта начинает мутить. Он говорит что-то, не слыша своего голоса, но Раст, кажется, понимает его — выводит Мартина на улицу сквозь толпы ловящих кислотно-амфетаминовые приходы людей.
Прежде чем они выходят на неосвещенную стоянку за клубом, последняя вспышка прожектора выхватывает лицо Раста, и Харт замечает: зрачки его голодно расширены, лоб влажно блестит, от него веет чьим-то острым запахом, и пульс Коула наверняка зашкаливает — Мартина тошнит от желания лично проверить, коснуться, пересчитать.
Тошнит буквально, в мусорные баки, выворачивая и сгибая пополам, и Раст даже заботливо придерживает галстук Харта, хотя это больше похоже на то, как если он собирается его задушить.
Как хорошо, что сегодня за рулем Коул. Всю дорогу до Нового Орлеана они молчат. Раст высаживает Мартина у его дома и уезжает, так и не сказав ни слова.
*
— Я терплю тебя здесь только потому, что ты умный парень, понимаешь? — Мартин яростно тычет в напарника пакетом с тако, и в траву между ними падают жирные капли масла. — Потому что ты умеешь вести эти паршивые дела. А они, — тако оскорбительно указывает куда-то в сторону городской черты, — терпят тебя только потому, что тебя терплю я. Улавливаешь?
Раст не то ухмыляется, не то скалится — с таким видом, будто нет сейчас здесь ни этой придорожной забегаловки, ни тупиковых дел, ни раздраженного Марти — и прикуривает от зажигалки, бережно укрывая от ветра огонек в ладонях.
— Улавливаю, — глубоко выдыхает он, — что ты пытаешься самоутвердиться за счет того, что здесь тебя считают опытным копом, а я — всего лишь ублюдок, змея, которую ты пригрел на своей груди.
У Марти не находится слов. Ему хочется — он не знает — ударить его, припереть к стене и избить, заставить извиниться любым способом, что угодно, что могло бы возыметь воздействие на обычного человека — но не на Раста Коула.
— Раст, ты и есть ублюдок. Конченный, прости Господи, ублюдок.
С пальцев Харта капает чертов масляный соус. Он слишком занят тем, чтобы не засрать им рубашку, и не замечает, как пристально Раст смотрит на его руки, прежде чем развернуться и пойти к машине.
— Я и не спорю, — бросает Коул за спину и ныряет в духоту "шевроле".
Чтоб он сдох.
*
Харт взрывается первый раз, когда поздним вечером — Мэгги с детьми остались у ее родителей, и Марти весь вечер смотрел футбол — Коул въезжает прямо на свежепостриженный газон на своем "форде", вываливается из-за руля и, болезный, бледный, идет к его дому. Мартин не сразу понимает, в чем дело, а когда понимает, машинально тянется туда, где обычно висит кобура с пистолетом. Пистолета нет, и в кои-то веки Коулу повезло.
— Какого хрена, а?! Немедленно проваливай с моего газона! — орет Марти и идет наперерез, со всей силы толкая Раста ладонями в грудь. Тот пошатывается, смотрит изможденно, но решительно — совсем как в тот день, когда притащился на званый ужин пьяным.
Только, черт побери, если б только он был пьян. В руке у него маленький плотный пакет, и Харт даже не хочет знать, что в нем.
— Мне нужна твоя помощь, — только и говорит Коул, тихим, скрипучим голосом, и Марти не остается ничего другого, как пустить его в дом. "Чудесно, — думает он, — чудесно. Ебучий новый год на дворе, а я и не заметил".
Когда он входит в дом, Раст уже разложил в полумраке на кухонном столе свою охуительно огромную охапку всяческого незаконного дерьма. Марти включает тусклый свет настольной лампы и только сейчас замечает, как напряжен Раст, как тяжело дышит он сквозь зубы; и только руки его действуют убийственно точно.
Сначала он рассыпает по подложке определенно точное количество одного порошка, другого, легко перемешивает их, выкладывает рядом таблетки и ампулы, надрывает упаковку шприца.
— Эй, Гордон Рамзи от наркомании, — начинает Харт, с сомнением глядя на все это добро, — почему ты не мог сделать это дома?
Набрать в шприц чего-то явно сильнодействующего из ампулы, зубами снять колпачок и вколоть себе это что-то в руку, — занимает каких-то полминуты. Раст жмурится, едва удерживается на высоком табурете, медленно выдыхая.
— Я бы не доехал.
От той простоты, с которой Раст это говорит, у Марти бежит холодок вниз по спине.
— Ты мог бы, в конце концов, остановиться где-нибудь у обочины и… — в ответ он получает такой красноречивый взгляд, мол, "спасибо за рубрику охуительных советов от детектива полиции, но я обойдусь". — Это хоть не героин?
— Нет.
Пальцы Раста уже порхают над всем этим химическим дерьмом, пересыпают что-то из одного пакетика в другой, перекладывают и раскладывают, и в конце концов убирают все это в тот же пакет вместе с использованным шприцом — не оставляя и следа.
— Мне нужно поспать у тебя, — снова эти "нужно", и "твое", и отсутствие чувства чужой территории, и никаких вопросительных интонаций, как будто Раст знает, что Марти все равно ответит "да". — Утром я уеду.
— Еще что-нибудь тебе нужно? — бесится Харт, наблюдая, как тот ложится на диван в гостиной лицом вниз, неуклюже вывернув руку (видно, как перекатываются сухие мышцы под майкой, и из-за ворота выглядывают торчащие позвонки, и Марти не уверен, что должен на это смотреть).
Несколько секунд молчания: Коул набрасывает на ноги покрывало.
— Да, — бурчит он, не поднимая головы. — Припаркуй мою машину.
Ебанутый. Просто ебанутый. Марти с силой выдыхает, стискивая и разжимая кулаки, мысленно представляя себе хруст костей и изощренные пытки.
Ему не остается ничего другого, и Коул тоже это знает. Поэтому Харт стоит еще с минуту с нечитаемым выражением лица, но идет парковать машину.
Когда он возвращается, Раста мелко колотит во сне, будто от холода — сразу и не заметить — и, вздохнув, Мартин приносит ему второе одеяло.
*
Возможно, это случилось так: тот же клуб, те же прожектора, красный-синий-желтый, пальцы на пульсе, разбавленный виски даже не жжет глотку, только будит тошноту; количество выпитого неизбежно перевалило за черту, когда все мысли путаются, сбиваются в один большой ком, который начинает жечь тебя изнутри, оседать где-то чуть ниже живота, — Мартин обычно в такие моменты ехал к Лиз, но.
Сценарий тот же: тонна бухла, какое-то задание, цепкая рука Раста на плече, жадный горящий взгляд, ноги путаются, и Марти почти падает с ног, если бы не Коул.
Если бы не гребаный Раст Коул.
Неясно, кто кого целует в пульсирующей темноте, но следом Марти вжимает Раста в шершавую грязную стену и кусает его в шею, впивается пальцами в поясницу, выкручивает запястье — мстит за каждую подколку, старается сделать ему как можно больнее, если не убить вовсе.
Коул, в свою очередь, вжимает Мартина в себя, так, что между ними не остается и дюйма свободного пространства, и подставляется, принимает на себя всю тяжесть тела беснующегося Марти, легко потирается о него, не отпуская, и кажется, ему больше ничего не нужно.
Одной рукой Коул скользит между ними, расстегивает ремень своих брюк, другой прижимая Харта к себе, и тут Мартин ловит его взгляд и холодеет: так, наверное, смотрит опасный хищник за секунду до прыжка — с жадностью, уверенностью, животным гневом.
У Марти снова кружится голова, и все проваливается в темноту. Нет, так не могло произойти.
Мартина тошнит.
*
Вот оно, Мартин понимает, что несет в себе Раст Коул: это голод, нечеловеческий голод, жадность до людских душ, жизней, смертей; Раст — как дьявольский змей, алчущий чужой крови, пожирает все сущее и самого Мартина заодно.
*
— Удивительное спокойствие даже для того, кто все воспринимает как должное, — язвит Марти после очередного "нужна помощь", и, конечно же, он помогает, и почему-то любая мысль о Коуле змеей скручивается в груди.
— Я всего лишь смирился с тем, что все это происходит именно со мной.
— Скучная у тебя, должно быть, жизнь.
Коул ничего не отвечает.
*
Так проходят дни.
*
Они слишком много времени проводят вместе, плечом к плечу, — склонившись над документами по делу или допрашивая свидетелей, и Харту кажется, что он пропитался Растом насквозь.
Вернувшись домой впервые раньше одиннадцати вечера, Харт остервенело смывает с себя грязь, и усталость, и вонь табачного дыма, — они только недавно разъехались с Растом по домам, — а Мэгги, глупая девочка Мэгги, закатывает истерику. В кои-то веки Харт работал, но ее это не останавливает, и они ссорятся в пух и прах, и ему ничего не остается, как ехать ночевать к Расту.
Мартина напрягает, как и напрягало всегда, оставаться наедине с Растом, и тем более на его территории, но другого выхода нет.
Дом угрюмо смотрит на него темными окнами, возможно, Раста здесь нет, и он поехал… куда бы ему ехать? Мартин выходит из машины и направляется к входной двери.
Стучит долго, настойчиво, попеременно заглядывая в окна; наконец Коул ему открывает — взъерошенный, босой, в тренировочных штанах, неловко сползших на край бедра, и майке. Никогда Марти не подумал бы, что Раст может выглядеть как нормальный, обычный человек — разве что кроме огромных кругов под глазами и все того же нечитаемого, пугающего взгляда.
Коул не торопится спрашивать, в чем дело; фонарь с улицы высвечивает контур его скул, нездоровый блеск в глазах и — почему-то это очень цепляет Марти — прокушенную до крови губу. Одну руку Раст держал чуть отставив, как будто чем-то испачкался, и Харт не хочет додумывать эту мысль до конца.
— Извини за вторжение, но… нельзя ли у тебя перекантоваться ночь-другую? Мы поругались с Мэгги, и…
Не дослушав, Раст уходит в темноту дома, в сторону кухни, и Марти идет за ним, осторожно прикрыв за собой дверь. Это его не касается, как же. Жизнь собственного напарника — другая Вселенная.
На кухне царит привычный высокоорганизованный раздрай: бумаги и папки на кухонном столе, пара чашек с недопитым кофе, пустая бутылка воды. Марти осматривается в сторону импровизированной спальни: кровать измята, в углу аккуратно сложена одежда, распятие на своем месте, чуть поблескивает в полумраке.
Коул тщательно моет руки в раковине, насухо вытирает полотенцем и освобождает место для непочатой бутылки виски и одного стакана.
— Я не пью, — отвечает он на незаданный вопрос, и его взгляд выражает что-то вроде "Когда ты мешаешь тразодон с метаквалоном, алкоголь — последний пассажир на этом поезде в ад". Харт не настаивает и молча опрокидывает в себя виски. Стало легче, и он наливает себе еще; Коул только смотрит, без укора или неодобрения, на руки Марти, и глаза его все еще странно блестят. Они молчат.
В комнате еще стоит острое, тяжелое послевкусие чего-то, что Марти не может идентифицировать, — но он уверен, что знает этот запах. Точно знает, и знает, что Коул тоже знает.
— Извини, что так вышло, — начинает было Марти и только еще больше усугубляет неловкость тишины. — Я… не мой день.
— Мне наплевать.
— Да, я знаю. Спасибо.
Третья порция виски, чтобы не думать ни о чем, и Марти смотрит на Раста еще раз. Тот стоит спиной к нему, уперевшись руками в столешницу, низко опустив голову, и словно не дышит.
— Все в порядке?
— Да, — глухо отзывается Коул.
— Ну, я пойду тогда, — Харт неуклюже слезает со стула и, оглянувшись последний раз, будто бы собираясь что-то сказать, уходит наверх.
У самой лестницы его настигает тяжелый, шумный выдох человека, который едва смог себя от чего-то удержать.
*
Они все же трахаются этой ночью. Когда виски не помогает уснуть, а только еще больше раскачивает мир, и Марти не выдерживает, и идет вниз за водой — тихо, чтобы не обнаружить себя. Когда нетвердой походкой ступает на кухню и слышит — Коул задыхается, казалось бы, и Харт уже хочет подойти и растормошить его, как тот издает едва слышный, тягучий стон. Когда Марти смотрит — и видит спину Раста (одни кости), пальцы, стискивающие подушку, судорожные движения. Он стоит так несколько секунд и просто смотрит, как Раст дрочит себе, пока тот наконец не поворачивается — и они встречаются взглядами.
— Потом сможешь предоставить это в суде в доказательство моей человечности, — ухмыляется Раст, и эта ухмылка выглядит откровеннее, чем все, что Харт видел до этого.
И Марти не уходит.
Коул отсасывает ему так, как никто прежде этого не делал — пусть это была бы даже самая шикарная шлюха во всей Луизиане — и уходит в душ.
Харт лежит, раскинув руки, на матрасе, и лениво курит. Они оба знают: наутро об этом будет ни слова.
Потому что Раст уже смирился, что некоторые вещи происходят именно с ним, а Марти…
Марти не против, что эти некоторые вещи касаются и его.
*
Так проходят года.
*
Избивая Раста на стоянке возле здания полицейского департамента, Мартин думает о том, почему — почему — почему тот поддается ему? потому что Марти — очередная "вещь", по стечению обстоятельств случившаяся с Растом? потому что Марти недостоин того, чтобы быть чем-то особенным в жизни других?
Ревность, гнев, непонимание — ворох эмоций кровавой пеленой застилает глаза, и Харт бьет сильнее.
*
После этого проходит еще несколько лет.
Мартин расходится с Мэгги, ссорится с дочерьми, уходит с работы, устраивается на новую работу, пьет, иногда снимает девчонку в баре, выполняет заказы, получает деньги, тратит деньги, иногда пьет свои таблетки — сердце уже не то — и в один прекрасный день понимает, что имел в виду человек, с которым они растеряли все контакты десять лет назад.
Смириться с тем, что с тобой случилась жизнь, — не значит поддаться течению. Это значит всего лишь начать жить.
Перестать убегать от себя. Перестать убегать от тех, кто оказался рядом.
Идти туда, куда ведет дорога, — от двух напористых детективов к запылившемуся делу Доры Лэнг, от него — по зацепкам, по случайным фактам, по незаметному съезду с шоссе в лес, к дому Эррола, вниз по подземельям, сюда.
Зажимая рваную рану на животе Коула, Марти вспоминает, как много раз желал ему смерти — в шутку ли, всерьез — и сейчас, когда его пожелание уже вот-вот исполнится, он боится.
Боится, что если Раст сейчас умрет, — он останется один.
*
Раст остается жив.
Время продолжает идти.
***